Точки пересечения. Завещание - [50]

— Как Тиунова к религии относилась? — снова спросил Антон.

Зорькина поправила на лбу локон:

— Кто теперь из молодых серьезно к этому относится…

— Зачем же Тамара икону с лампадкой в избе держала?

— Это, наверное, бабушка Гайдамакова Тамаре что-то насоветовала… — Марина задумчиво помолчала. — Любопытной старушкой была Елизавета Казимировна.

— Хорошо ее знали?

— Гайдамакова лечила меня в детстве, — ответила Зорькина и, словно разговор стал для нее неприятен, глянула на часы: — Извините, Антон Игнатьевич, обеденное время кончается…

Бирюков поднялся из-за стола:

— Спасибо, Марина, за угощение. Вы умеете превосходно готовить.

Зорькина погрозила пальцем:

— Нет ничего вульгарнее, чем хвалить человека в лицо.

— Если не изменяет память… — Антон приложил руку ко лбу: — Это Сомерсет Моэм сказал?

Марина лукаво прищурилась:

— С вами опасно разговаривать — нельзя умные мысли классиков выдать за свои.

Антон улыбнулся:

— Банальный вопрос: какие у вас планы на сегодняшний вечер?

— Планов — никаких, но встретиться с вами не смогу, — с внезапной сухостью сказала. Зорькина.

— Почему? — удивился Бирюков.

— Потому, что ни о Тиуновой, ни о бабушке Гайдамаковой больше ничего не знаю. Вы ведь ради них со мной встретились?

— Вот глупости! Поверьте, Марина…

— Позвольте вам не поверить, — вроде бы шуткой не дала договорить Зорькина и, сразу посерьезнев, показала на часы: — Мне пора на работу, Антон Игнатьевич…

— Ну, что ж… — без всякого притворства вздохнул Бирюков. — Как говорится, силой мил не будешь.

Глава 5

Идти домой, где дед Матвей, наверняка, смотрит телевизор, а неугомонная мать, по всей вероятности, занимается бесконечной огородной работой, Антону не хотелось. Через проулок, против родительского дома, он неторопливо вышел на берег Потеряева озера. Здесь, у воды, было прохладнее, чем в селе, и казалось, что солнце печет с безоблачного неба не так жарко. Расстегнув форменный пиджак и сняв фуражку, Антон присел на поваленную бурей засохшую березу. Когда-то к этой березе бабка Гайдамакова привязывала здоровенной цепью свою лодку, на которой сама никогда не плавала. Ветхую посудину часто брали «напрокат» березовские мальчишки-рыболовы, расплачиваясь из улова десятком свежих чебаков старухе на уху.

Как и в прежние годы, озеро сияло будто огромное зеркало. Над водной ширью лениво кружили белогрудые чибисы. Иногда какая-нибудь из птиц резко пикировала к воде, склевывала то ли зазевавшуюся рыбешку, то ли задремавшего жучка и, мгновенно взмыв к небу, опять продолжала парить в плавном полете.

Бирюков попытался сосредоточить мысли на Тиуновой, но из головы не выходила встреча с Зорькиной. Антон с усмешкой стал анализировать свое поведение: «Расшаркался, провинциальный Дон Жуан. На обед бессовестно напросился. Зачем, спрашивается? Это ж не в моем характере — мести хвостом перед девушками. Со стороны, должно быть, смешно было на меня смотреть. Чистой воды пижон! Поэтому Марина и подтрунивала на моими комплиментами… Но почему она, увидев меня в конторе, вроде бы вздрогнула? Неужели я остался для нее страшной памятью о погибшем женихе, которого она, наверняка, любила? Ведь не зря до сих пор не выходит замуж. А вдруг она просто растерялась от неожиданной встречи и не знала, как поступить: сделать вид, что не узнала меня, или вести себя, будто ничего прежнего не было?.. За обедом, кажется, все шло хорошо — подумаешь, вилку не в ту руку взял! Кто теперь на такие пустяки обращает серьезное внимание… Разговор о Тиуновой и Гайдамачихе Марина завела сама. Может, это умышленно: захотела проверить, ради чего перед ней пижоню?.. Мне надо бы промолчать — ведь не ради этого я к ней напросился. А вдруг и у нее что-то шевельнулось ко мне? В таком случае Марина ждала другого разговора, а я, как черт за грешную душу, ухватился за первый же намек о смерти Тиуновой. Вот дурная привычка выработалась — мгновенно хвататься за служебное… Сомерсета Моэма вспомнил! Блеснул эрудицией, называется. Зачем?..»

На взгорке, у недостроенного дома Гайдамаковой, два загоревших до черноты подростка, в джинсах и без рубах, пытались запустить бумажного змея с длинным тряпичным хвостом. Судя по энергичным жестам, мальчишки отчаянно спорили друг с другом. Со всех ног они бросались то в одну, то в другую сторону, но упрямый «змей», едва приподнявшись в воздух, тут же кувырком падал на землю.

Засмотревшись на мальчишек, Бирюков стал вспоминать свое детство, прошедшее в этих самых местах, на берегу Потеряева озера. Неожиданно рядом с Антоном остановилась кривоногая грязно-белая дворняга, а следом за нею словно из-под земли вырос улыбающийся Торчков — в большущих сапогах и в длинной, почти до колен, рубахе навыпуск. Он поздоровался и, видимо, еще издали заметив, как Антон наблюдал за мальчишками, сказал:

— Таньки да Толика Инюшкиных двойняшки пустяками занимаются. Так и знай, очередную пакость изобретают.

— Шалят мальчуганы? — спросил Антон.

— Невыносимо хулиганят! — Торчков сел рядом с Антоном. — В прошлым годе осенью чуть заикой меня не сделали. У тех же, Инюшкиных, заговорился я до ночи с Арсентием, дедом этих бандитов. Выхожу со свету на темное крыльцо, навстречу — черное с двумя головами! Не поверишь, Игнатьич, глаза, ноздри и ощеренные зубы у голов огнем полыхают! Ноги мои разом подкосились: «Змей Горыныч!» Ладно, следом за мной Арсентий до ветру из дому вышел. Сразу заржал, как жеребец, а после схватил хворостину да давай «Горыныча» охаживать! Оказалось, внуки его шутку учудили: внутренности из громадных тыкв выкинули, прорезали дырки, как на человечьей морде, и горящие лампочки от электрических батареек в тыквы всунули. Мне, понятно, ни хрена не случилось от их потехи, быстро оклемался. А учуди они такую штуку перед бабой на сносях?.. Как пить дать, еще одним недоноском на свете больше бы стало. Скажи, Игнатьич, не так?..