Точка слома - [43]

И тут Летов вспомнил своего соседа по нарам, который спал под Летовым в бараке лагеря. Это был уже седой дед с желтыми глазами, тонкими руками, изрисованными татуировками и седой короткой шевелюрой. Кличка у него была простая – «Старик», настоящего имени в бараке не знал никто. Сидел он за тройное убийство, которое совершил при ограблении магазина еще до войны, хотя все знали, что убивал он до этого не мало – рецидивист-убийца. И вот этот Старик, сидя как-то рядом с Летовым на отдыхе после лесоповала, рассказал, что при каждом ограблении хотел убить, причем не застрелить, а именно зарезать или зарубить всех, кто был вокруг: от дружков по шайке, до заложников. И рассказал, что справлялся с этим желанием очень просто – грабил он всегда магазины и прям там, во время ограбления, брал и пил водку огромными глотками.

–Ты не представляешь этого – злобно говорил Старик, странно сгибая свои худые пальцы и дико смотря желтыми глазами, на которых проступала красная сетка сосудов, вперед срубленного леса – когда перед тобой стоит человек пять на коленях, тебе хочется просто подойти и вспороть каждому глотку, но ты понимаешь, что нельзя – деньги-то важнее! И тогда я просто брал, бил кого-то рукояткой «Нагана» по морде, чтоб хоть какая-то кровь была, хватал бутылку самой дорогущей водки и прям там, при братве, начинал жрать ее. Она ж сразу в мозг бьет – вот и помогало. Но года через три помогать уже перестало, вот я и замочил человек пять в этом сраном продмаге. И сижу тут, пилю с тобой эти е…е деревья.

Летов, которому уже было знакомо чувство этой жажды убийства, этого страшного, нестерпимого зуда, принял слова Старика буквально. В лагере, правда, водки не было, но в лагере было другое спасение – изматывать себя на работе так, чтобы не оставалось сил кого-то убить или даже думать об этом. А сейчас, на свободе, так изматывать себя на лесоповале или еще где-то не выходит…

Летов набросил на плечи пальто и с диким потным лицом, круглыми от ужаса глазами, зрачки в которых так сузились, что напоминали черные горошины, выбежал в коридор. Мальчишки, играющие у входа в дом, испуганно отбежали в сторону, прихватив свои игрушки, и правильно сделали: Летов дико смотрел вперед, он бы их даже не заметил и наступил на их маленькие ручки.

Холод на улице обжег лицо, осенняя сырость ударила в ноздри, неприкрытая пальто и шарфом грудь заныла от рвущего ее ветра, но та жуткая мысль, прочно засевшая в голове, не уходила. Летов шел шатаясь, ибо просто не смотрел под ноги – казалось, что глаза застыли в одной позе и не шевелились – он даже не моргал, несмотря на слезы, умолявшие моргнуть хоть раз.

Дойдя по сумраку вечера до ближайшего продмага, Летов плечом толкнул тяжелую деревянную дверь и очутился в приятном благовонии продуктовых запахов.

«Пол литра водки» – пробарабанил Летов сквозь зубы – рот тоже открывался с трудом, а ноги постепенно отказывали – он даже оперся о стойку. Пухлая продавщица, не меняя своего резиново-злобного лица, поставила бутылку и сразу высыпала пару копеек сдачи.

Сургуч сорван зубами, выплюнут в свежий иней. Водка согрела глотку, Летов просто не отрывал от нее губ. Газетная бумага этикетки щекотала ладонь, в мозг словно заливался этот прекрасный напиток, отравляя всякие мысли и выгоняя их наружу.

Пока Летов плелся к дому почти вся бутылка была осушена. Напряжение снялось, прежние мысли ушли и лишь жуткое опьянение окутывало его. Он опирался о покосившееся заборы, ноги заплетались, пару раз он даже запнулся за заледеневшие бугорки грязи и упал на землю. Благо, лед не давал коричнево-черной жиже запачкать одежду – минут через десять Летов доплелся до своего дома с в кровь разбитыми ладонями и облегченным лицом.

С этих пор Летов постоянно держал в доме несколько бутылок водки и осушал их как-минимум на половину несколько раз в неделю.

… Поезд на огромной скорости несся по просторам Новосибирской области. Кемеровская была уже позади – паровоз, тащивший за собой два десятка вагонов с углем, уже давно прорвался сквозь границу двух областей и стремительно ехал к Инской, разрывая холодный воздух. В последнем вагоне, в огромной куче с углем, пыль с которого черными комками разлеталась по воздуху, лежал грязный и уставший человек. Его ноги в старых галифе и кирзовых сапогах были закопаны в уголь для тепла, а туловище в драной телогрейке и фланелевой рубахе одиноко лежало, сильно выделяясь на черном фоне и лишь черное от пыли лицо слилось с углем, шапка слетела с головы и использовалась как подушка. Он лежал, закрыв глаза и думал лишь об одном: быстрей получить документы и поехать обратно в Прибалтику.

Ехал это в реальности Егор Рощин, а по документам Илья Лихунов. Он, как и почти двадцать тысяч бывших «власовцев», был отправлен на шесть лет в Сибирское спецпоселение. Однако долго находится он там не хотел – характер жестокого человека и злостного авантюриста уже выл от четырех лет бездельничества в Сибири. Благо, в спецпоселении ему рассказали про некоего Печатника, который ошивался в центре Новосибирска: за четыре тысячи рублей он мог спокойно сделать фальшивый паспорт, причем на высшем уровне. Поэтому Лихунову нужно было раздобыть где-то эти несчастные несколько тысяч рублей, чтобы купить документы, новую одежду, и, главное, билеты до Вильнюса. А там уже проще простого: связаться с Юхо и можно идти к ним в отряд.