Точка - [24]

Когда я вышла вслед, похлестав себя брошенным веником, он уже был почти одет, но все ещё красный. Я вопросительно посмотрела на него, и он сказал:

— Мне, к сожалению, пора, а вы побудьте сами теперь, попарьтесь. И вот еще… — он положил на стол полтинник баксов и быстро пошел на выход. Не оглядываясь, добавил в дверях уже: — Это для вас лично, до свиданья.

Я купюру подобрала и огорчилась, честно опять — не было удовлетворения от этих легких денег и радости: ни в сердце, ни в душу отдача не получилась, потому что и не отработала по-настоящему и, подумала, что от меня ему удовольствие было тоже картонное, не сумела разжать до конца, вытащить его распаренное тело из задумчивости и подозрительного испуга, в общем, говном себя ощутила и расстроилась. Но, с другой стороны, такая баня для меня самой первая была за всю работу, где не трахали, не поили, не били или пиздюлями не грозили и на «вы» обращались при этом один на один. Странно, очень это странно все вышло. Но потом, немного посидев с банкнотой в руке, я ушла от собственной исповеди в сторону и перестала каяться, а заказала два пива в номер и леща и впервые в жизни засосала оба бокала в единственном числе, в пустой, жаркой по-грамотному бане, без никого — сама по себе. И всё, точка!

С Зеброй, которая отъехала с оплаченным другом моего затюканного апостола, история была другой, но тоже отличалась дополнительной щедростью. Квартира, куда приехали, была съемной и неуютной, со следами проживания в одиночку. Зато мужика Зебриного, в отличие от моего дурика, прямо распирало гордостью и похвальбой. Для начала он налил ей вина и попросил станцевать что-нибудь сексуальное, сказал, за танец узбекского живота доплатит ещё полтинник сверху. Зебра замялась, но соблазн был крепкий, и она решила, что сначала покажет живот в натуре, чтобы заявить некрасивый шрам и не было потом претензий по переплате. Так и сделала честно — Дилька вообще всегда по работе честная и по жизни тоже — с принципами.

Друг апостолов шов пальцем потрогал, но утвердил и сказал, ничего, мол, подходит для танца. Только, сказал, нету у него полтинника отдельно, а есть сотка целиком и он бы хотел полтинник обратно иметь, если можно так разойтись. Был, к несчастью, полтинник у Зебры с собой, мамка выдала накануне за вчера нам на двоих, а саму купюру забрала Дилька, пока её не распилим. Его и отдала клиенту, а сотку забрала довольная. Когда танцевала, старалась угодить, музыка, правда, не подходила, потому что в квартире была только радиоточка на маяке и давали в тот момент адажио из откуда-то, другое по темпераменту и звуку, не подходящее для живота. Но все равно клиент остался доволен.

После этого они вместе выпили и залегли до — утра, и Дилька работала. А утром уехала на Павлик, где я ночевала после бани той. Перед вечером решили свежую ночную сотку поменять в обменке, чтобы разойтись. Оттуда моих четвертак был, с мамкиного полтишка. И выяснилось, что баксы фальшивые, в обменке сказала девочка: хорошо, что знакомая нам была, мы у нее часто меняем, не первый год. Повезло — могли потому что замести нас под это дело, и не успели бы «мама» произнести или «мамка» даже — ни та, ни, особенно, другая выручать бы не явились.

Чего делать, если честно, я не знала — с Зеброй, в смысле. На четвертак попадать мне было страшно неохота и, если разобраться, моей вины натурально не присутствовало в ее танце живота, сама виновата, доверилась и лоханулась, да еще на свой полтинник попала, на собственный, в котором и моя половина лежала. Это первая мысль была самая, которая меня пробила сразу, как узнали про фальшак. Насчет подлости клиентской — это потом уже было, на счет два, мысль. Но Зебра и тут не смалодушничала, а решила ответить и сказала прямо:

— С меня четвертак, сама дура, сама плачу.

— Да ладно, Диль, — миролюбиво среагировала я, — разберемся. — Но так ответила, чтобы не было доходчиво понятно, будем разбираться или нет, и так знаю — в расчет четвертак тот войдет, как долг от Дильки, в хозяйственные нужды впишется и растворится без особого акцента на финал, что она, все-таки — мне.

Третье, о чем спохватилась, это об апостоловой банной банкноте: спохватилась и от ненависти к самой себе, что такая дура лоховская, сжалось всё у меня, где могло сжаться, сами знаете — от грудной жабы и вниз до конца. Мы обратно к девушке знакомой — извиняться и еще раз проверять. И что вы думаете? Самой бумажка подлинной оказалась, самой натуральной американской платежной деньгой, слава тебе, Господи мой Боже. И тут мне проясняться многое начало, про моего дурика из бани, про апостола стыдливого, который в первый раз к тому же за услугой на точку явился; поняла я, почему сказал он мне, что для меня, мол, лично полста эти сверх услуги предназначаются, и в дверях не повернулся. Откупался, наверняка, за фальшак, про который все знал заранее, метало его между кидаловым и стыдом, крутило меж обманом и совестью, опыт нужный не нажил ещё, гондон. Стоп! И тут до меня дошло дополнительно, что расплатился-то он вчера на точке тоже фуфлом — в церковь не ходи, бабушка, точно — вернул мне, чего там у мамки нагадил, а друг — нет, тот ещё добавил к точкиному кидняку свой, персональный. Сколько людей — столько характеров, это ещё отчим объяснял на репетициях, до того, как плащ богини мне на голову через дырку натянул в гримёрке ДК, когда живой еще был, так-то.