Точка радости - [3]

Она берет пластиковую бутылку, выбегает из кабинета. Здесь прохладно и лежать голой совсем не хочется. Смотрю в окно: бледно-серый ноябрь расплывается в пелене мокрого снега, вздрагивая от порывов внезапного нервного ветра, черноствольный высокий клен с влажными, кое-где оставшимися блекло-лимонными листьями, съежившийся, вышедший покурить охранник… Едва слышный, отдаленный шоссейный гул и громкое, истеричное тиканье кабинетных часов.

— Еще не разделись? Давайте-ка быстренько!

Зоя Басанговна с полной бутылью устремляется к растению, слышно, как булькает вода, тут же жадно впитываемая землей.

Потом ловко прикрепляет к моему животу датчики, включает прибор: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук… Он работает громко и перекрывает тик-таканье часов. На экране вычерчивается зубчатая траектория новой жизни. Врач наблюдает за ней и что-то записывает. С тревогой слушаю биение маленького сердца — все ли нормально?

— Не переживайте, — говорит Зоя Басанговна, — пока все в норме. Лежите спокойно. Еще минут двадцать.

Когда я пришла на первый прием, она была в отпуске, и вместо нее принимала мужеподобная тетка лет шестидесяти, пахнущая едкой смесью папирос и дешевых духов. Не сигарет, а именно папирос, типа «Беломора».

Говорила она с какой-то добродушной хамоватостью, фамильярно поругивая.

Исследовав шершавыми грубыми пальцами мой живот, буркнула:

— Надумала тоже, в тридцать два рожать… А чего раньше-то? Погулять, небось, охота было?

— Да нет, — попыталась объяснить я, — просто желание иметь ребенка появилось только сейчас.

— Ишь ты, желание! Только о себе и думают! Желание… У меня вот тоже, в девятнадцать, не было желания, ну, сделала аборт — и что?

— Что?

— Да что-что, без детей осталась, вот что. И муж бросил, ушел к нормальной бабе, которая родить может. Сволочь он, конечно. Но и его понять можно — как без детей-то?..

— От меня тоже ушел.

— Чего это? — удивилась врачиха.

— Сказал — не хочет детей. Не готов.

— Вот те на! — оторопела она. — Это как же так?.. Да-а-а… А с кем живешь-то?

— С Хвостом.

— С ке-ем?

— С Хвостом. Так зовут мою собаку.

— А-а, понятно. Не, одной не годится. Мать-то жива?

— Жива.

— В Москве живет-то?

— В Москве.

— Вот и поезжай к ней.

— Я так и собираюсь сделать.

— Правильно. Мать всегда поможет. На то она и мать. Да, кстати, — осведомилась она, — а кошек нет?

— Нет, кошек нет. А что?

— А то! Тогда требовалась бы справка из ветлечебницы.

— Зачем?

— Порядок, — строго сказала она.

Я, конечно, ничего не стала ей рассказывать о соседке Тамаре, которую весь дом считал сумасшедшей за то, что она держит в своей однушке одиннадцать кошек. Когда я заходила к ней, в нос ударял стойкий кошачий запах. Она была похожа на клоунессу: миниатюрная, лет пятидесяти, волосы выкрашены в красно-рыжий цвет, на щеках рассыпаны веселые конопушки, а на ногах — ярко-малиновые тапочки с большими помпонами.

Мы пили чай, и с детским восторгом она показывала мне, что умеют делать ее любимицы, которым всегда давались вычурные имена. Одна из них, серебристая Стэлла, с легкостью стояла на одних передних лапах, рыжая Клеопатра по команде хозяйки в мгновение ока повисала на огромной хрустальной люстре и замирала, восторженно виляя пушистым хвостом, черная с белой манишкой Лейла прыгала через обруч, а потом, примагниченная запахом аппетитной розовой с жирком колбасы, кувыркалась на полу несколько раз подряд.

— Это мой домашний цирк! — гордилась дрессировщица.

В юности Тамара мечтала поступить в цирковое училище, но родители воспротивились, дескать, не хватало нам еще циркачки в семье, и отправили ее в ПТУ получать профессию маляра-штукатура. Она и сейчас работает по специальности, а мечта ее ютится теперь вот здесь, в маленькой квартирке, куда кроме меня никто и не заходит. Мы пьем чай, говорим о необыкновенных кошачьих талантах и о моем Хвосте, весь талант которого состоит в том, что он научился энергично вилять обрубком несуществующего хвоста, потерянного в дворовом прошлом. Но когда по вечерам мне становится невмоготу от сгустившейся, как сумерки, тоски, он подходит и долго смотрит на меня с почти человеческим сочувствием…

— Та-ак, ну, что тут у нас? Посмотрим. — Зоя Басанговна изучает длинную летопись сокрытой во мне жизни. — Сердце вашего ребенка работает прекрасно! Одевайтесь. Кстати, а мы с вами УЗИ делали?

— Один раз.

— Через месяц сделаем еще.

— Только я так и не поняла — мальчик или девочка…

— Ну и не надо. Сюрприз будет. А вы кого хотите-то?

— И того и другого.

— Двойняшек, что ли?

— Да нет, можно поочередно. Видите ли, меня волнует демографическая проблема в нашей стране.

Зоя Басанговна улыбается, пытаясь понять, шучу я или нет.

— Что ж, все, как говорится, в ваших руках.

Прибор выключен, и опять слышно, как, разрезая тишину на мерные доли, громко тикают часы.

Снег уже кончился, но воздух пронизан промозглой сыростью, и под ногами грязная снежная жижа. Ночью она превратится в бугристый шершавый лед — обещают минус восемь. Сажусь в свою шестерку, припаркованную возле роддома. В машине холодно и слегка пахнет бензином. Завожу. Минут через пять включаю печку. Скоро будет тепло. Пока живот не упрется в руль, буду ездить. Роддом находится возле метро «Щелковская», а я живу в Мытищах, точнее — в маленьком поселке «Дружба» недалеко от МКАД.