Точка приложения - [2]

Лицо пилота исчезло. Его не было. Осталась сплошная закопченная маска с волдырями и грязными кровавыми подтеками, и шлемофон казался одним целым с этой головешкой. Рядом стоящий Манько неожиданно перекрестился неожиданно для его наплевательского характера...

Их оттянули прочь. Два раза споткнулись о шланги пенометов и наконец уселись в открытый "бобик", рванувший с места так, словно за ним гналась новая волна взрыва. Степь задрожала, запрыгала, и Рытин в потоке ветра почувствовал, насколько сильно обожжена у него спина. Манько сидел рядом и наблюдал за убегающей возней, и у него, как ни странно, ХБ было в порядке, не считая грязи и двух-трех несерьезных дырок. Что-то неуютно кололо в бедро и пошарив в галифе, Рытин достал нелепого, размером с зажигалку, резного чертика... То был брелок пилота.

2

Рытина свезли в санчасть. Спина чужой кожи не просила, поэтому его долго квачили холодной и липкой мазью, промокали тампонами и заставляли сдавать анализы, лежа на животе.

Потапчука - так звали летчика - отправили в окружной госпиталь, и дела его были плохи. Об этом сообщил вежливый, хрустящий портупеей особист, посетивший Рытина в первый же день его больничной лежки. Записывал аккуратным почерком, переспрашивал, хмурился и вновь повторял вопросы: Рытин чуть не осатанел, в десятый раз описывая падение.

Как только гость исчез, Рытин достал трофей. Пузатенький брелок напоминал полуголого Черчилля, даже маленькая сигарета торчала из пухлых губ и рожки были в пору и не казались лишними, а скорее сквозь макушку двоякую мефистофельскую сущность. Губы кривились лукаво и в соавторстве с ладошкой, сложенной "щипчиками", как бы говорили: "Денежки счет любят". Нельзя сказать, что работа была искусной, но все же она являлась точкой приложения таланта - виднелись быстрые, умелые следы резака, наждачной шкурки, а иные черты, лишившись скверного лака, вовсе готовы были ожить и зашевелиться. Такие штучки Рытин любил - именно за претензию на неповторимость. Но сейчас, проходя мимо бойких умельцев, Рытин товаром не воодушевлялся - берег солдатское жалование, угомоняя себя мыслью о нездоровом явлении фетишизма.

Но черт бы побрал этого дьяволенка...

Почему он вдруг оказался в руках летчика, да еще в то время, когда ладони не должны сжимать ничего кроме штурвала? Может, Потапчук держал его над приборной панелью - почти как автолюбители со своими уродами в лобовом стекле? А может, он вообще не выпускал дьяволенка из рук? Хорош авиатор... Рытину не хотелось ломать голову. То, что случилось с ним, было куда значительнее и весомей, ведь доныне личного участия в катастрофах Рытину принимать не приходилось. Лишь в институте, на картошке в осеннюю пору, стал свидетелем опрокидывания целого трактора, что по хмельной нужде заехал в колхозный арык. Именно тогда он впервые увидел страшную рану открытый перелом на ноге тракториста - веселого, бледного и смертельно пьяного.

Той ночью Рытину было не до сна - навязчивая мокрая картинка возникала то на подушке, то на его ноге. Под майкой ползали холодные черви, а рука тянулась к следующей сигарете. Все же его сморило, и, проснувшись, он вдруг понял, что кончился его тепличный, полудевственный период синяков и ссадин и наступает неизбежная житейская полоса с катастрофами, кровью и безвозвратными потерями. Надвигался осенний призыв и мерещились опрокинутые в канал танки, смятые грузовики и его, Рытина, тело среди обломков, где он должен был оказаться согласно присяге и уставу. Но вот уже заканчивался второй год службы, а отделывался он на данное время сбитым ногтем и случайным вывихом, и уж вовсе без предчувствий отправился вместе с Манько на щебень. Так получилось проштрафился Манько, а Рытина послали, потому что оказался рядом разгильдяю в одиночку пришлось бы туго.

Истребитель взмыл, когда их лопаты уже сделались чугунными и все чаше стали примерзать к щебню - перевести дух. Приближался обед, крестик выписывал кренделя в тесной для него синеве, а Манько то и дело недобро косился вверх будто истребитель тайком фотографировал факт его простоя.

Не то чтобы Рытин испытывал слабость к летному делу, но и его порой охватывал орлиный экстаз при виде ладных перегрузочных костюмов, от упруго мчащихся над землей тел, от звуков атмосферной вибрации... И когда Рытин услышал хлопок - прозрачный, словно почудившийся и лишь заметил выпавший из облака крестик - почему-то сразу догадался, что не маневр, не высший пилотаж вгибал машину в пике - это было ясно до такой степени, будто он сам в тот момент боролся с земным притяжением, и от беспомощности сорвав брелок, молился всем матерям ада и рая, вкладывая в корявую молитву всю силу своей надорванной души.

Потапчуку, видимо, удалось кое-что вымолить - город стоял невредимым, а ожоги, переломы, скверные дела с позвоночником - по сравнению с тем, что могло произойти - казалось удачей. Затем Рытин подумал о вполне грядущей медали "За отвагу", а значит - и об отпуске домой, и вовсе растворившись в дымах отечества, забылся блаженным видением...

3

Просьбы утонули в ее глазах как слепые щенки.