Точка Омега - [45]

И збранник

Иногда мне кажется, что они обо всем догадываются. А может, вовсе и нет, просто они меня выбрали. Именно так.

Звонят чуть ли не через день, расспрашивают обо всем: как самочувствие, настроение, что собираюсь делать, не надо ли чем помочь? Сначала были сомнения в их бескорыстии, хотя зачем им? Все у них есть – деньги, квартира, загородный дом, машина… Полный джентльменский набор.

Он – бизнесмен, она сидит дома. Рыжеватые волосы слегка вьются, высокая, гибкая. Может, потому и звонит обычно она, скучно, наверно, одной в доме. Ну да, без детей-то… Вот и решили взять надо мной шефство. А я этого не люблю и никогда не любил.

Дружба дружбой, но не надо нарушать определенной границы. Может, кому и нравится такое чрезмерное внимание, а мне оно быстро начинает досаждать. Личное пространство нужно оберегать. Особенно в отношениях с женщинами. Природа им диктует или что, но они так или иначе пытаются утвердить свою власть над тобой.

А тут совершенно посторонние, соседи, только-только поселились – и вдруг такое расположение. Приятные люди, не спорю, вежливые, вроде как искренне интересуются тобой. Внимание проявляют. Заботу. Редкость сегодня, когда все решают в основном свои проблемы. Чтобы соседа опекать, для этого нужно… Даже не знаю, что нужно.

Наверно, они (она?) решили, что раз человек один, то о нем необходимо позаботиться. А между тем мне это действительно не нужно. Мне нравится жить одному, я отлично со всем справляюсь, даже обед могу приготовить, если уж очень захочется, бульон сварить из курицы или картошку пожарить. Правда, я делаю это нечасто, но только потому, что не люблю кухонных хлопот, мне не нравится мыть посуду и прочие бытовые мелочи. Пустой холодильник вовсе не означает моей беспомощности. Меня это вполне устраивает. Люди обычно судят по себе и потом делают неправильные выводы. Понятно, если бы я был совсем дряхлым стариком, а так…

Вот, опять телефонный звонок, я почти уверен, что это она звонит. Амалия. Редкое имя, но ей подходит. К ее темным бровям и волнистым рыжеватым волосам (иногда мне хочется дотронуться до них, ощутить их упругость). Можно, конечно, не брать трубку, но это было бы невежливо. И все равно в таком общении мало радости. Каждый раз одни и те же вопросы: как я, что делаю и не хочу ли зайти к ним? Или не надо ли что-нибудь приготовить? На ее предложения я всегда отвечаю отказом, а про «что делаю» придумываю что-нибудь малоправдоподобное вроде лепки из пластилина (она тут же изъявляет желание посмотреть плоды моего творчества) или рассматривания марок (сто процентов, что в ближайшее время мне подарят какую-нибудь красивую иностранную серию).

Было б странно, если бы я вдруг начал ходить к ним в гости. Взрослые люди, у них своя жизнь, зачем им? И что бы мы стали делать? Разговаривать? Но о чем? Людям не так много есть что сказать друг другу, а при такой разнице в возрасте тем более. Обменяться впечатлениями о прочитанном или вместе посмотреть какую-нибудь передачу по «ящику»? Можно, конечно, почему нет, но в этом наверняка будет натужность, а я этого не люблю.

Раньше это слово было моим любимым: естественность. Что естественно, то не стыдно. Но теперь я отношусь к нему настороженно: оно совершенно не отражает реального положения дел. Все самое ценное в человеческом мире как раз неестественно – религия, искусство, технологии, медицина… Когда я им об этом сказал, они многозначительно переглянулись.

Не исключаю, что они не прочь меня усыновить.

А еще им, конечно, жаль меня. Я вроде как почти сирота, брошенный на произвол судьбы. Так они думают. Живет один, ни с кем не общается. Они ни за что не поверили бы, признайся я, что всегда мечтал о такой жизни. Только в одиночестве человек способен оставаться самим собой. Это не сразу понимаешь.

На третий день после того, как меня отдали в детский сад, я ушел оттуда, долго бродил по городу и только к вечеру вернулся домой. Разумеется, меня наказали, отец даже взялся за ремень, но вовремя одумался. Насилия бы я точно не потерпел. Да и решение мое было твердым: ходить в детский сад я категорически отказался.

Да, именно так. Не хочу и не буду. И пусть делают со мной что хотят. Отдавая детей казенному монстру, их фактически приносят в жертву. Обычно ссылаются на то, что нужно зарабатывать, даже верят в то, что говорят, но на самом деле это не так. Матери вполне могли бы оставаться дома, чтобы присматривать за детьми, общаться с ними и прочее. Или как-то чередоваться с отцами, которые делают из работы культ и не желают с ним расставаться.

В моем случае им, впрочем, ничего не грозило. Хотите работать – никто вам не мешает, я и один могу оставаться дома. Им вовсе не стоило тревожиться за мою безопасность и за безопасность жилья, шалить со спичками или электричеством я отнюдь не собирался. Я готов был соблюдать все правила – лишь бы не подвергаться унижению вселенской смази. Все восставало во мне. Иногда казалось, что в своем протесте я могу пойти на любую крайность, и намекнул на это родителям, бросив вполне выразительный взгляд на приоткрытое окно. Лучше бы мне не видеть в ту минуту их лица.