Точка Омега - [17]

Едва только возникала возможность, она устремлялась сюда, на Гору, благо, если без пробок, от дома ей всего минут сорок. Закинуть лыжи в машину – и в путь… Иногда она даже оставляла всю амуницию, включая лыжи и ботинки, в своем «Мурано» – на тот случай, если вдруг выпадет возможность хотя бы ненадолго вырваться, пусть на час или даже на полчаса. Даже если скатиться только один раз, пронестись, рассекая воздух. Да, и одного раза бывало достаточно. Упоительное ощущение!

Но ей нравилось и просто стоять на вершине и смотреть вниз – на расцветающие яркими экзотическими растениями костюмы горнолыжников, на огоньки, которые всегда празднично освещали Гору вечером, на лес и поля вокруг, на извивающееся змейкой шоссе с бегущими по нему автомобильчиками, отсюда почти игрушечными… Ветер освежал, леденил лицо, огоньки расплывались.

И всякий раз казалось, что, если именно сегодня не увидишь сияющего над горой солнца или низко плывущих косматых облаков, если снег не будет мягко ложиться на плечи и голову, если ветер не будет свистеть в ушах и студить лицо, день прошел зря, пропал, канул как и многие другие. Потому что навстречу ветру, навстречу солнцу и снегу изнутри поднимался жар, и погасить его можно было, только стремительно летя вниз.

Еще здесь все быстро меняло свои очертания, только расцветки горнолыжных костюмов оставались празднично яркими – красные, желтые, зеленые, синие, оранжевые…

Мы догадывались о ее страсти. В любой момент она готова была схватить лыжи с ботинками, походный рюкзачок и сорваться на Гору. И дело, может быть, не только в лыжах, что-то еще ее влекло…

Зима, снег, ветер…

Она сама признавалась, что дух у нее замирает всякий раз, как она скатывается с вершины.

Но если она ехала кататься, то именно на нашу Гору, хотя не так далеко были и другие, даже куда более обустроенные и известные. И вовсе не потому, что наша была ближе других и ей было удобнее добираться до нее. С Горой у нее установилась какая-то особая связь, так бывает.

Она и сама не могла объяснить толком этой постоянно обуревающей ее тяги. Словно здесь, вглядываясь в темнеющий вдали лес, в раскачивающиеся на ветру высоченные сосны, в укрытые снегом поля, она наконец обретала искомое состояние – и можно бесстрашно лететь вниз, потом карабкаться вверх и снова лететь, несмотря на усталость, а то и ушибы, случавшиеся при падениях, от которых, увы, никто не застрахован.

Мы давно заприметили ее на Горе. Она появлялась здесь в самое неожиданное время, рано утром, когда еще почти никого не было, только какие-нибудь спортсмены из горнолыжных школ, которых регулярно привозили сюда тренироваться, или такие же одинокие фанаты, как и она. Ее ярко-красный комбинезон костром разгорался на снежной вершине, и мы из будки наблюдали за ней, ожидая какого-нибудь рекорда, какого-нибудь безрассудства, на что способны именно фанаты вроде нее. Но потом мы поняли, что к ней это не относится, и вздохнули с облегчением.

Она подолгу могла стоять на вершине, с блаженным видом озирая окрестности, а потом вдруг сильно толкалась палками и стремглав скользила вниз.

Серега, у которого она взяла несколько уроков, говорил, что более способной ученицы у него не было – она быстро все схватывала и потом совершенствовалась с упорством отличницы. Она могла провести на Горе весь уик-энд, время от времени исчезая и потом вновь появляясь. Усталость ей была нипочем. Другой бы давно спасовал, чувствуя, как от напряжения становятся чугунными ноги. Наверняка они гудели и у нее, видно было, с каким трудом она их передвигает. Но ее ничто не останавливало. В том числе и наши предостережения. А мы советовали ей не перебарщивать, потому что уставшее тело запросто способно закапризничать в самый неподходящий момент – и тогда, не дай бог, может случиться беда.

Гора есть гора, с ней не шутят. Ларе ведь не надо было участвовать в соревнованиях, она не была профессиональной спортсменкой, так зачем? Впрочем, она находила какой-то свой, органичный именно для нее алгоритм нагрузок, стояла внизу или вверху, а потом поднималась или спускалась. И взгляды волей-неволей приклеивались к ее невысокой ладной фигурке в ярко-красном горнолыжном комбинезоне, мы привыкли к ее внезапным или вполне предсказуемым появлениям, и нам нравилось, что она здесь, на Горе.

Нередко мы приглашали ее в нашу будку выпить горячего кофейку или чаю, особенно в сильные морозы, в метель или когда ветер, от которого на вершине становилось неуютно, лыжников в такие дни бывало гораздо меньше, только самые отчаянные. Она с задумчивым видом молча пила кофе, слушая наши разговоры про горы и трассы, при ней все оживали, каждый норовил вспомнить что-нибудь эдакое, экстремальное, заветное. Она улыбалась, смотрела голубыми, как небо над горой, глазами, покачивала удивленно головой и время от времени исторгала неопределенный горловой звук – то ли одобрения, то ли недоверия.

Славная она была, своя в доску, ее можно было взять в поход и не волноваться, что придется тащить на себе или выслушивать жалобные стенания. И все равно в ней была какая-то загадка, потому что ее страсть к лыжам и к Горе была не такой, как у нас, не спорт и не риск ее увлекали.