Точка кипения - [21]

— Это мой ремень. Ты можешь повязать его?

В своих идеальных ручках с маленькими ямочками на суставах пальчиков она держит шарф Пола с огромным кровавым пятном.

— Где ты это нашла? — Мой голос доносится словно издалека.

— В коробке с нарядами.

— Вот что я скажу: ты можешь взять мой ремень.

От восхищения Ава широко открывает глаза, а я снимаю с джинсов свой ремень.

— Специально для тебя.

Я мягко забираю шарф Пола, разматывая его у нее с ладошки, и крепко сжимаю. Она выпускает его и хватает мой ремень, а потом убегает в гостиную.

Шарф Пола кашемировый, с модными и бесполезными добавками — с шерстью кролика, альпаки или с пашминой. Когда-то я помнила, с чем именно. Шарф не очень длинный, чуть пушистый, в стильную полоску. Я купила его на прошлое Рождество. Что купить мужчине, у которого есть все? Каждый год одно и то же, потому что он вечно теряет это. Даже выбирать подарки для Пола легко. Симпатичный парень-гей аккуратно завернул шарф в тонкую оберточную бумагу и сказал:

— Пусть ему будет тепло.

Он протянул мне бумажный пакет с толстой лентой на ручках.

Я знаю, как ты завязываешь этот шарф, Пол: туго обматываешь вокруг шеи, а короткие концы свисают на груди. Возле одного края, напоминая розу, красуется коричневое пятно, твердое и ломкое на ощупь. Это значит, что кто угодно мог истекать кровью и прислонился к твоей груди, но ты сказал, что оттаскивал собаку. Вот что ты мне сказал, Пол: ты оттаскивал с дороги собаку. Меня охватывает паника.

Это именно то, что он искал в последние несколько дней. Но его, как и меня, провела наша дочь, которая спрятала шарф в коробку с нарядами, в свой личный сундучок с сокровищами. Там наверняка было много крови. Я долго прожила с кровью, Пол, как и все женщины. У меня начались месячные в тринадцать лет. То есть они длятся уже около двадцати пяти лет. Я родила двоих детей. Кровь на хлопке, кружевах, вискозе, шелке, подкладке, бумаге… Я знаю, как выглядит кровь, когда она появляется на моих простынях, простынях других людей, на трусах, пижамах и ночных рубашках, на плотных участках джинсов, даже на клетчатых сиденьях лондонских автобусов. Поэтому я знаю, что это пятно глубоко и быстро впиталось. Неужели этот кто-то обнимал тебя? Было ли его лицо или губы близко к твоим? Что он говорил? Он просил, умолял, кричал или умирал?

Я кладу шарф на кухонный стол, словно собираюсь сделать аутопсию. Потом наклоняюсь к пятну и нюхаю его. Забавно, насколько уникальна и единственна в своем роде эта жидкость, что течет по нашему телу, но когда она вытекает, невозможно определить, кому она принадлежит. Невозможно для человеческого глаза, но не для лаборатории с микроскопами, где группы крови распознаются и идентифицируются, — полицейской лаборатории. От шарфа доносится еле уловимый запах пива и соответствующего заведения. Я опускаю глаза на стол, смотрю на эту полоску ткани и осторожно поглаживаю ее.

Я читала, что мы готовимся к весне так же, как животные: волосы выпадают, клетки кожи отмирают. Это легко заметить на полу возле зеркала в ванной, на одежде и на модном шарфе Пола. Я поднимаю белую волосинку. Она может принадлежать в том числе и Аве. Все может быть.

Я не отвожу глаз от шарфа, будто он может неожиданно подняться и уйти. Бокал с вином пуст, головная боль прошла. Кто-то звонит в дверь.

Я знаю, что это Пол. У него есть ключи, просто он никогда ими не пользуется. Он хочет, чтобы дети или я — а еще лучше, все вместе — открывали входную дверь и встречали его на пороге, словно он только что вернулся после долгих лет сражений. Я слышу, как Джош бежит вниз по лестнице и открывает замок. Скрестив руки на груди, я не двигаюсь с места и продолжаю пристально смотреть на шарф. Пусть он войдет в кухню и увидит его, а потом все объяснит. Образ Джерри Бонакорси, которого заталкивают в полицейский фургон, неожиданно возникает в моей голове. Состояние неопределенности испарилось, я готова к сражению.

— Мама, это полицейский!

Я подрываюсь с места, хватаю шарф и засовываю его в стиральную машину. Такое чувство, что в моей жизни не было ничего важнее, чем просунуть этот шарф через круглую дверцу.

— Иду.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как обычно, а сама в это время захлопываю машинку, насыпаю в отсек порошок и поворачиваю диск на холодную стирку. Я оставляла кровь на многом, и я счищала кровь со многого. Вот, Пол, что делают женщины: мы вычищаем. Я вычищаю для тебя. Такая уж я — смываю опасность, стирая твою ошибку, твою самую ужасную оплошность. Я твоя жена, Пол, и даже в этом я с тобой. Что бы ты ни сделал, я буду стоять за тебя, как стояла рядом с тобой у алтаря много лет назад. «Я буду любить, поддерживать, уважать и защищать его, пока смерть не разлучит нас». Если я обещаю, Пол, я держу слово. Ради тебя я все отстираю, ради тебя я обману. Я жду, пока запустится стирка. Драгоценные секунды уходят, но я отчетливо осознаю свой долг как твоей жены: защитить своих ни в чем не повинных детей, твой успех и мою идеальную жизнь. И лжесвидетельство не такая уж и высокая цена.

— Иду-иду.

Я беру бокал и направляюсь к двери. Если кто-то решит, что я пьяна, то это даже к лучшему.