Точка кипения - [20]

У меня вырывается стон. Реальное телевидение — это крылатый зверь. Оно подняло Форвуд на вершину и наслаждается им сегодня, но, как любое дикое животное, может съесть свое дитя. Диктор новостей снова наседает:

— Разве это не одно из худших доказательств того, что из-за постоянного обсуждения в СМИ этого ужасного преступления неуравновешенный человек, жаждущий привлечь к себе внимание, решил повторить…

— Как уже неоднократно заявляла сегодня полиция, еще слишком рано делать какие-то выводы, — парирует Пол.

— Дорогая, — говорит Сара, — ситуация может повернуться как угодно.

Я качаю головой, хотя и понимаю, что она не видит меня.

— Но ничего хорошего из нее не выйдет, это точно.

Мы продолжаем слушать интервью.

— Мистер Форман, признаете ли вы, что последствия всего этого еще более удручающие: ведь, возможно, широкое освещение Бонакорси в вашей программе повлияло на мнение комиссии по условно-досрочному освобождению и они приняли неправильное решение, которое привело к катастрофическим последствиям?

— Нет. Я опровергаю это…

— Считай, Бонакорси уже осужден, учитывая то, как они взялись за это дело, — говорит Сара.

Мы не слышим полного ответа Пола из-за того, что трансляция резко обрывается кадрами полицейского фургона, проезжающего за толпой журналистов где-то в центральной части Лондона. Именно здесь задержали Бонакорси, чтобы провести допрос.

— У него не было сильного желания насладиться свободой, — говорю я.

Снова показывают студию, куда пригласили перепуганного главу комиссии по условно-досрочному освобождению.

— В такие дни я радуюсь, что не нахожусь на ответственной должности, — тоскливо говорит Сара. — Возможно, нам нужно будет изучить это и задать вопросы парламенту, — добавляет она. — Права жертв актуальны в настоящее время.

Я ничего не отвечаю, лишь смотрю в виноватые глаза мужчины, принимающего судьбоносные решения.

— Эй, — окликает меня Сара, — ты думаешь, это сделал Бонакорси? Неужели все, что мы смотрели по вечерам, было сыграно, чтобы разжалобить народ?

И на этот вопрос у меня нет ответа. А они снова вернули Пола, и он хладнокровно защищает благие намерения программы «Взгляд изнутри». Он медленно покачивается на стуле в студии; его лицо создано для телевидения — от зубов до спокойного выражения. Разница между этими кадрами и Полом, лежащим на полу кухни в крови и слезах, просто поразительная.

— И не подкопаешься, Кейт. Он профи! — с восхищением говорит Сара.

Пару лет назад Пол посещал специальный тренинг для работников телевидения, поскольку ради интересов Форвуд ТВ от него все больше и больше требовалось давать интервью. Там учили, как правильно использовать язык тела, как продать нужную вам информацию с помощью одной короткой фразы, как уходить от неудобных вопросов и при этом не смущаться. Знакомый продюсер, который посещал тренинг вместе с Полом, сказал, что тому не понадобился ни один из их советов. Он был лучшим! Казалось, не было ничего, чего он бы не знал. Камера просто любила его.

— Он превосходный обманщик, — отвечаю я, и Сара смеется. Но я не считаю это шуткой.

Остаток дня не ознаменовался ничем примечательным. Я иду в школу и забираю Джоша и Аву. Мы устало плетемся домой, дети ссорятся, моя голова раскалывается. Джош поверить не может, что я без пререканий разрешаю ему поиграть на моем телефоне, а я просто падаю на стул в кухне.

— Мамочка, заплетешь мне косичку?

Ава крутится и так и этак, выпрашивая желаемое.

Я достаю бутылку белого вина и бокал. Черт возьми, уже пять часов, что в этом такого?

— Не сегодня, солнышко. Мама плохо себя чувствует.

Это похоже на сообщение строителя о неизвестных вредителях, устроившихся в фундаменте, который я считала прочным, надежным и непоколебимым, и о том, что скоро от моего дома ничего не останется.

Я предлагаю Аве нарядиться во что-нибудь, и она вприпрыжку убегает. И вот я одна в своей кухне, королева пустого королевства. Вино кислое на вкус, но я продолжаю пить. Всю жизнь я хотела быть матерью. Мне нравились мои работы, я получала от них удовольствие, боролась за продвижение и повышение зарплаты, принимала ту или иную сторону в офисной политике, но это были работы, а не карьера, то, что помогало скоротать время перед началом настоящей работы. Сейчас двое моих детей уже ходят в школу, и жажда найти себя в чем-то другом становится все сильнее. Я понимаю, что это отчасти объясняется страхом — страхом, что я стану старомодной, отставшей от времени и отношений. Пол непрерывно вертится вокруг интересных идей. Может быть, я отстала. Я наливаю еще вина, сентиментальное копание в себе берет верх.

Услышав, что Ава громко спускается по лестнице в моих туфлях на высоких каблуках, я вытираю рукавом свитера слезы жалости к себе. Она медленно заходит в кухню, не снимая мои шпильки. На ней костюм Белоснежки, поверх которого натянуты сказочные крылья, на голове сверкает корона. Порой меня удивляет моя любовь к дочери.

— Ах, Ава, ты такая красивая!

— Я не могу его застегнуть.

Платье волочится за ней по полу. Я протягиваю руки, чтобы она подошла ко мне, но у меня уже не получится окунуться в ее детство и чистоту, чтобы частичка этого чуда передалась и мне.