То, о чем знаешь сердцем - [2]

Когда я садилась в машину, то задавалась тем же вопросом. Не уверена точно, что я делаю. Знаю лишь, что должна. Должна увидеть его. Потому что встречи с остальными помогали мне справиться с болью.

Первой с семьей Трента связалась Нора Уокер. Реципиенты и родственники доноров могут в любое время найти друг друга с помощью координатора по трансплантациям, но ее письмо все равно оказалось для нас неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как получила его, и попросила прийти. Мы вместе сидели в гостиной дома, который хранил множество воспоминаний – начиная с того самого дня, когда я пять раз пробегала мимо в надежде, что Трент наконец меня заметит. Стоило мне услышать, что он бежит следом, пытаясь догнать, как я сразу же перешла на шаг. Трент с трудом переводил дух.

– Эй!

Вдох.

– Постой!

Выдох.

Нам исполнилось по четырнадцать лет. И мы не были знакомы до этого момента. До этих двух слов.

Вместе с мамой Трента я сидела на том самом диване, где часто смотрела с ним кино и хрустела попкорном. Наполненные благодарностью слова незнакомой женщины вдруг вытащили меня из темноты и одиночества. Неровные буквы, словно выведенные дрожащей рукой, на красивой бумаге что-то перевернули во мне. Письмо было бесхитростным: Нора выражала соболезнования по поводу смерти Трента и глубокую признательность за то, что только с его помощью она все еще жива.

В тот вечер я вернулась домой и села писать ответ, где, в свою очередь, благодарила за светлое чувство, которое вызвало у меня ее письмо. На следующий вечер я сочинила письмо для еще одного реципиента, а затем для еще одного – всего их было пять. Анонимные послания неизвестным людям, которых мне вдруг захотелось узнать. Я передала их координатору с робкой надеждой на то, что мне ответят. Заметят меня, как Трент в свое время.

Оборачиваюсь и вижу его. Он улыбается и сжимает стебель гигантского подсолнуха, который, кажется, даже выше меня. Длинные его корни волочатся по асфальту.

– Я Трент, – говорит он. – Совсем недавно переехал, наш дом внизу улицы. Ты, видимо, неподалеку живешь, да? Каждое утро вижу, как ты выходишь на пробежку. Ты такая быстрая!

Мы идем вместе. Я покусываю нижнюю губу, улыбаясь про себя. Вот бы не проговориться, что я стала замедляться рядом с домом Трента с того самого дня, как впервые его увидела.

– А я Куинн.

Выдох.

Когда я отвечала реципиентам, мне становилось легче. Я рассказывала о Тренте и о том, как он дарил мне ощущение, что мне все под силу, дарил любовь и счастье. Пока был жив. Описывая это, я могла почтить его память и одновременно обретала надежду на лучшее. Протягивала руку в пустоту в ожидании ответа.

Хихикаю. Мало того, что он так и не отдышался, Трент, кажется, совсем забыл про подсолнух, который сжимает в кулаке.

– Ой, – замечает он мой взгляд. – Это вообще-то тебе. – Трент волнуется и приглаживает волосы. – Я… м-м-м… сорвал его возле забора.

Он протягивает мне цветок и смеется. И я понимаю, что хочу слышать этот смех постоянно.

– Спасибо, – отвечаю я и беру подсолнух. Его первый подарок.

Мне ответили четверо из тех, кому он дал второй шанс.

Спустя двести восемьдесят два дня, после многочисленных писем, форм согласия и предварительных консультаций, мы с его мамой поехали в Центр поддержки семей доноров и ждали, пока приедут реципиенты, чтобы наконец встретиться с ними лицом к лицу.

Нора была первой, кто растрогал нас письмом, и первой, кто протянул нам руку. Я часто представляла себе эту встречу и все же не была готова к чувству, которое охватило меня, когда я прикоснулась к ее руке и взглянула в глаза: я осознала, что в ней есть частичка Трента. И эта самая частичка спасла ей жизнь, дала возможность быть матерью маленькой кудрявой девчушки, выглядывавшей из-за ее ног, и женой мужчины, который стоял позади и плакал.

Она сделала глубокий вдох и приложила мою ладонь к своей груди, чтобы я ощутила, как легкие Трента вбирают в себя воздух. И тогда мое сердце наполнилось счастьем.

Так происходило и с остальными – с Люком Палмером, парнем, который был на семь лет старше меня: ему досталась почка Трента. Поэтому он смог спеть нам песню под гитару. Потом был Джон Уильямсон – тихий, добрый мужчина за пятьдесят. Он отправлял нам прекрасные поэтичные письма о том, как изменилась его жизнь с новой печенью, но так и не смог подобрать нужных слов при личной встрече в маленькой приемной Центра. Мы увиделись также и с Ингрид Стоун, женщиной со светло-голубыми глазами, которые разительно отличались от карих глаз Трента, – однако именно благодаря им Ингрид могла вновь видеть мир и изображать его на своих холстах.

Говорят, что время лечит. Но встреча с этими людьми – импровизированной семьей незнакомцев, которых объединил один человек, – помогла мне больше, чем череда тянувшихся до этого дней.

Именно поэтому я начала искать последнего реципиента, когда устала ждать от него ответа. Я сопоставляла дату его операции с тем, что видела в новостях и слышала в больнице. Он нашелся так легко, что я не сразу смогла поверить в это. Но я все еще не знала, почему он молчит. Одна женщина в Центре сказала, некоторые реципиенты не хотят общаться и это их осознанный выбор. Пришлось притвориться, будто я понимаю и принимаю его.