То ли быль, то ли небыль - [109]

– Янки – ноу, Зямки – йес!

Потом Сергей Никитин и Зяма пели дуэтом джаз. Аккомпанировало трио: Буля Окуджава на кларнете, Саша Никитин на Булиной пианоле и сам Сергей на гитаре. Это был праздник!

Присутствие Гердта определяло для меня стиль капустников. В лучших модернистских традициях в нем играли люди и куклы, Петрушка и персонажи из гауянской жизни.

Петрушка приезжал на базу, оглядывался, произносил с завистью:

Живется здесь, наверно, сладко:

У каждого ума палатка!

В капустнике участвовала кукла-Гердт, она и сейчас живет у меня в Америке. Кукла-Гердт, прихрамывая, ходила по ширме. Помните конферансье из «Необыкновенного концерта»?

– Стуло мне, стуло, – требовал конферансье и обращался к публике с риторическим вопросом:

– Да, я давно собираюсь вас спросить, не слишком ли я культурен для вас?

Моя кукла-Гердт получала на это ответ:

– Да нет, ничего особенного, – говорила «публика», и настоящий Гердт заходился от смеха…

Еще в связи с Олимпиадой на базу приезжал Высокий Гость из неразвивающейся страны.

Высокого Гостя играл мой муж Володя. Он три дня не брился, имел на голове обвязанный бусами белый платок и был до отвращения похож на Арафата. На голой голени он носил четыре пары часов, на которые время от времени рассеянно поглядывал, и непрерывно чесался. Высокий Гость был окружен вооруженными до зубов детьми в юбочках из папоротников. Непритязательный текст его выступления я, к сожалению, не помню – помню только, что номер имел грандиозный успех, за который меня и наградили доносом.

Успеху капустников во многом способствовало их изысканное художественно-музыкальное оформление. С замечательной фантазией и юмором музыкальные аранжировки делал Буля Окуджава (вы его, может быть, знаете под сценическим именем Антон). Неохотно, под давлением превосходящих сил противника, в художественном оформлении помогала Вика Рапопорт. Им было тогда по четырнадцать – пятнадцать лет. Интересно, что для обоих впоследствии это стало профессией.

Социологи делят публику по разным характерным признакам. На Гауе публика четко делилась на лиц, обладающих чувством юмора, и… как бы это сказать… остальных.

К одному из капустников (действие происходило в Одесском увеселительном заведении) архитектор Радий Матюшин нарисовал четыре огромные игральные карты. Четыре Главные Гауянские Дамы разных мастей смотрели на нас с этих карт: две официальные дамы, которых я уже упоминала, плюс председатель Старостата (тоже весьма официальная дама), плюс исполнительный директор базы – милая седовласая старушка. Три первые Дамы, особенно пиковая, смертельно обиделись, и я, как автор безобразия, имела неприятности.

В связи с этим капустником состоялся импровизированный «худсовет». Одесса так Одесса, решила я и сочинила выходную песню на мотив «Дерибасовской», но на сугубо местные темы. Песенка была, конечно, не бог весть что, но я очень старалась и вложила в нее много души. Вот вам несколько куплетов:

На речке Гауе открылася турбаза,

Там бродит публика, приятная для глаза,

Там игры, лекции, и споры, и проказы,

И во главе наш славный старостат.

Все полудевочки и тот фартовый мальчик

Теперь не ездят развлекаться в город Нальчик:

Они садятся в свои «Волги» и «Фиатки»

И прут на Гаую в туристские палатки.

Живем на Гауе, и все мы гауяне —

Те, кто на «выселках», и те, кто на поляне,

И даже те, кто в дефицитной финской бане, —

Все тоже носят званье гауян!

Сюда я прибыла, представьте, только ради

Того, чтоб встретиться с Георгием Конради,

Но благосклонности его мне не добиться —

Его хранит и бережет его Милица.[18]

Исподтишка бросаю взгляд на Гердта Зяму:

Я б для него надела белую панаму,

Я б для него забыла папу бы и маму,

Да смотрят Таня, Катя, Орик и Фокин.[19]

Про биополе весть пришла от Ипполита.

Врачей Кокориных теперь уж карта бита.

Лишь биотоки – да, я это точно знаю —

Нам лечат девушек – Марусю, Розу, Раю.

Нам пела песенки Никитина Татьяна.

Ее послушаешь – забудешь текст Корана…

Ну, и так далее. И конец:

Мы провели здесь три недели с интересом,

И нам не хочется ни в Сочи, ни в Одессу,

Теперь выходим на работу мы из лесу,

До встречи здесь же в будущем году.

Согласно замыслу исполнять эту песню должен был хор, разодетый в костюмы биндюжников и моряков. Хор на базе был, им руководил доктор юридических наук, главный юрист Октябрьского райкома партии. И вот я читаю хору на лесной полянке рожденный мною в муках текст. Гробовое и грозовое молчание, ни тени улыбки. Наконец юрист мрачно произносит:

– Не нравится мне ваш текст. Давайте разбирать его по куплетам.

Первую пару куплетов, с грехом пополам, проскочили. Кое-как урегулировали дело с финской баней, в которой ведь на самом деле никто не живет. Дошла очередь до Конради. Юрист говорит:

– Неужели вы сами не слышите, что последняя строчка: «Его хранит и бережет его Милица» не ложится в размер? Давайте будем петь: «Его хранит и бережет жена».

В этот момент я подумала, что он шутит, и вся эта ситуация – отменный розыгрыш. Но юрист продолжал:

– Теперь о Гердте. «Исподтишка бросаю взгляд на Гердта Зяму..». Это для кого же он Зяма? Это он для Татьяны Александровны Зяма. А для вас и для меня – он Зиновий Ефимович. И Фокин, кстати, не Фокин, а Фокин (здесь игра ударений: на первом или втором слоге).