То, что скрыто - [42]

Она долго сидит молча. Я хочу только одного: чтобы она ушла и оставила меня одну. Наконец она спрашивает:

– Бринн, что с тобой? Что-нибудь случилось?

– Нет, – говорю я из-под одеяла. От меня разит перегаром… Гадость какая! – Мне плохо.

– Ты принимаешь лекарство? – осторожно, словно боясь обидеть, спрашивает бабушка.

– Да, принимаю! – с досадой отвечаю я. – Пожалуйста, бабушка, дай мне поспать. Мне нехорошо.

– Сегодня ты принимала лекарство? – спрашивает она.

Я откидываю одеяло и сажусь. Хватаю флакон, отвинчиваю крышку и театральным жестом достаю оттуда капсулу. Кладу ее в рот, делаю глотательное движение. Понимаю, что веду себя как дура. Ведь бабушка волнуется за меня. Я снова ложусь и накрываю голову подушкой. Меня тошнит, и мне плохо.

Через несколько минут бабушка ласково хлопает меня по ноге, встает и на цыпочках выходит. Тогда я выплевываю капсулу, которую спрятала под языком.

Эллисон

Не верится, что меня в самом деле приняли на работу в «Закладке». Всякий раз, как я вспоминаю, как разревелась при миссис Келби, меня передергивает. За последние несколько дней я реву больше, чем за предыдущие двадцать лет. Завтра мой первый рабочий день, а надеть на работу совершенно нечего. У миссис Келби правил насчет одежды немного, но все же они есть – никаких джинсов, маек или спортивных свитеров. А у меня, кроме джинсов, маек и спортивного свитера, ничего нет. Весь вечер я названиваю родителям домой. Наконец подходит отец.

– Здравствуйте, – говорит он. Его знакомый уверенный, звучный голос неожиданно сильно действует на меня, и я крепче прижимаю трубку к уху.

– Привет, папа, – с трудом говорю я. – Это я, Эллисон.

На другом конце линии молчание; я понимаю – он соображает, что делать. Бросить трубку или поговорить со мной?

– Папа, я устроилась на работу, – быстро говорю я. – В книжный магазин. Можно мне заехать домой и забрать кое-что из одежды, а то мне совсем нечего надеть? Вроде бы я не растолстела и, наверное, еще влезу в старые брюки, а еще у меня были… – Я понимаю, что говорю много и сбивчиво, и вдруг умолкаю. Отец молчит, только шумно дышит. – Папа, так можно мне приехать? – Руки у меня вспотели; я так наматываю телефонный шнур на палец, что палец синеет. – Папа! – с мольбой говорю я.

Он откашливается.

– Конечно, Эллисон. Приезжай сегодня часов в шесть. Посмотрим, что удастся найти. – Он говорит как-то рассеянно, как будто думает о другом. Не холодно, но и не тепло. Не так, как можно ожидать от отца, который очень давно не слышал голос дочери.

– Спасибо, – говорю я. – Ну, до скорого… Пока! – Я жду, что он тоже попрощается, но слышу только тихий щелчок. Родителям предстоит привыкнуть к тому, что меня выпустили из тюрьмы и я вернулась в Линден-Фоллс. Им нужно время.

Когда Олин поворачивает на улицу, где я выросла, меня поражает, как мало изменилось за те пять лет, что меня не было. Все как будто осталось точно таким же, как было. Такие же ровные, ухоженные газоны, дома из красного кирпича с гаражами на две машины и цветами в заоконных ящиках. Олин останавливается перед домом моих родителей, и меня захлестывают воспоминания. Я вспоминаю маму, которая сидит за столом на кухне и листает поваренные книги, как отец работает у себя в кабинете за письменным столом, как я сама занимаюсь в своей комнате, как Бринн ходит по дому на цыпочках, стараясь, чтобы ее не замечали.

– Если хочешь, я тебя подожду, – предлагает Олин.

– Нет, нет, спасибо, – отвечаю я. – Назад меня привезет папа. – Я никак не могу заставить себя выйти из машины. Олин выжидательно смотрит на меня.

– Эллисон! – Она хлопает меня по колену. – Иди к родителям. Все не так плохо, как тебе кажется.

Я слабо улыбаюсь:

– Спасибо, Олин. Вы не знаете моих родителей!

– Они плохо с тобой обращались? Били тебя? – спрашивает Олин. – Теперь ты взрослая, и они уже не могут тебя обидеть.

– Меня не били. – Я усмехаюсь. – Во всяком случае, не кулаками.

– Что тогда? – спрашивает она.

– Трудно объяснить, – говорю я, открывая дверцу. – Я была совершенством.

– Ну и…

– А потом перестала. – Я выхожу и машу ей рукой. Потом медленно иду по дорожке, и мне кажется, будто мне снова десять лет.

У двери я останавливаюсь. Не знаю, что сделать – позвонить или просто войти. Меня не было дома пять лет; я больше здесь не живу. Как будто я жила здесь на самом деле! Наконец я жму на кнопку звонка. Через несколько секунд я слышу шаги. Дверь открывает отец.

– Здравствуй, папа, – застенчиво говорю я и шагаю к нему, чтобы его обнять. Чувствую, как он цепенеет, и опускаю руки. Он смотрит на меня искоса, ему неловко. Он все такой же высокий, красивый мужчина, какого я помню, но, к моему удивлению, он сильно располнел – из-под рубашки выпирает живот. Каштановые волосы поседели, поредели, под глазами мешки. Я заглядываю ему через плечо, ища мать. – Мама дома?

– Нет, ее сейчас нет. – Он неуклюже переминается с ноги на ногу. Я вижу за ним на полу несколько картонных коробок.

– Ясно… – тихо говорю я. Наконец до меня доходит. Родители не приготовили в мою честь ужин, мама не станет вместе со мной рыться в шкафу и подбирать мне подходящие вещи. Я думаю о своей комнате, где стены выкрашены в нежно-лиловый цвет, и о моем пледе в горошек. Я очень любила свою комнату. Там находилось мое убежище. Место, где мне было хорошо.