То, что нельзя забыть - [3]

Неля, Нинель Ивановна Счастная, была идеальным кандидатом на счастье. Начнем хотя бы с того, что в ее розовой фамилии уже заложен корень счастья. Чистых кровей белоруска. Красавица. Комсомолка. В семье никто не подвергался репрессиям. Она была зачислена на первый курс Ленинградской Академии художеств по республиканской квоте.

Я был потрясен неизбежностью разлуки. Я успевал еще к экзаменам. Родители пришли в отчаяние, узнав о моем упрямом решении ехать. За четыре года до этого нашу семью постигло горе, и раны всё были живы. Внезапно, за несколько дней до первого класса начальной школы, скончался мой любимый младший брат. Эта боль и сегодня во мне. Мама не хотела со мной расставаться. Но я был непреклонен. Мама дала мне в дорогу мой любимый штрудель с маком, испеченный ею и замешанный на слезах, и проводила с отцом к ночному ленин-градскому поезду. К приемным экзаменам я успел. Экзамены провалил. Мне не хватило одного проходного балла.

Я стоял окаменело перед вывешенным списком абитуриентов. Мое имя было под чертой, над которой светились во славе имена двадцати трех избранников. Меня разделял с ними, с моим будущим, с жизнью балл. В тревожном сознании этот балл приобрел зримый физический образ, это был барьер, разделявший, как на дуэли, меня и жизнь.

Чья-то рука легла на мое плечо. Это был Архангел, принесший благую весть. Архангел выглядел довольно странно. Худой, долговязый, с маленькой головкой на кадыкастой шее, с резко выступающими лопатками — атавистическими признаками архангеловых крыльев.

— Вы Заборов? — спросил Архангел человеческим голосом.

Я покорно опустил голову.

— Я, — сказал он, — директор СХШ. — (Для несведущих: средняя художественная школа. В эту школу набирали особо одаренных детей, баловней судьбы. Учились в школе, то есть с первого класса до выпускного, как во всех школах СССР. Окончившие школу, практически все, становились студентами Академии.) — Я наблюдал за вами, и вы мне понравились, молодой человек. Предлагаю приехать к началу учебного года и провести год в одиннадцатом классе, с тем чтобы в следующем стать студентом института.

Воистину пути твои неисповедимы, Господи. Проклятый балл, как железобетонная стена, перекрывший мне дорогу в жизнь, исчез, и перед моими глазами открылась сверкающая радостью перспектива счастливых и тщеславных надежд.

Я на голове прошелся по каменному академическому коридору и пришел в себя лишь на гранитных ступенях, спускающихся к Неве.

Ступени, на которых я пережил, возможно, самую светлую радость жизни, спустя три года могли стать для меня дорогой в небытие. Но об этом в свое время.

Железнодорожные билеты на скорый поезд купили с Нелей вместе. В один вагон и в одно четырехместное купе. Мы вместе проведем нашу первую ночь. Она на нижней полке, я — на верхней, над ней. Мы едем в город Ленинград, чудеснее которого нет в мире. Мы будем в этом городе вместе шесть лет! Она будет моей женой.

Моя мама, ее сестра Хеля и преданная нам домработница Дуся второй день хлопотали на кухне. Готовился прощальный обед для семьи, для друзей. Кто бывал за маминым столом, помнят ее кулинарный гений. Никогда позже в моей долгой жизни мне не приходилось есть вкуснее винегрета, селедки под шубой. Никто не умел так восхитительно приготовить фаршированную рыбу или куриную шейку. А какие мама выпекала наполеоны, штрудели. Везде, где бываю, в разных странах, ищу мамин штрудель с маком. Не нахожу. А то, что нахожу, все не то.

Гости собрались к двум часам дня. До отправления моего поезда оставалось шесть часов. Обед проходил весело и шумно. Съедено и выпито было много. Я пребывал в состоянии экзальтации. Несмотря на бдительность родителей, выпил много, непривычно много. На вокзал пришли всей гурьбой. На перроне распили последнюю бутылку на посошок. Вошел в вагон смертельно пьяным.

В таком состоянии я был всего лишь один раз, многими годами позже.

На заре прозрачного летнего утра мы с товарищем и его женой возвращались из провинциального городка Слоним. Машину вел я. Мои попутчики дремали на заднем сиденье. Ехал на небольшой скорости, чтобы вдоволь насладиться свежестью и волнующей красотой пейзажа, который вобрал в себя с рождения. Какая чудесная, но, увы, короткая пора полного покоя в природе, когда на западном небосклоне еще белеет луна, а на востоке горизонт уже озаряется радостью торжества неизбежного рождения нового дня. Слева бежит пологая обочина, поросшая густой травой, выше — молодой ельник. Благодатное место для рыжиков. Справа — ржаное поле, за ним березняки и дубовая роща еще дремлют в мягком, без теней, свете предрассветного утра. На границе, где поле подходит вплотную к тракту, буйно цветут дикие маки: алые, пурпурные, светло-розовые, на тонких высоких стеблях, слегка покачивают своими головками-фонариками в движении воздуха навстречу бегущему автомобилю. Что-то праздничное и вместе с тем груст-ное было в этом будничном наблюдении. За полем на холмах там-сям, словно черные грузди, разбросаны деревушки под темными замшелыми крышами, вид которых рождает чувство хоть и бедного, но устойчивого быта долгой жизни. А дальше, за деревушками, опять цветные холмы, светлые зеркала озер, а совсем далеко леса и леса, вершины которых уже окрашиваются багрянцем восходящего солнца. Этот тихий, умиротворяющий пейзаж навевает светлую меланхолию. И мысли, еще не утомленные суетой дня, ясны.