То, что меня не убьёт... - [4]

Поэтому Милька чаще играла одна и её это не угнетало: мир всё ещё изумлял её, хотя порой и очень жестоко. Как-то ночью она встала и, протирая глаза, побрела сквозь темноту в поисках горшка. Тогда она не боялась темноты, тем более домашней, знакомой и уютной, шла уверенно. И вот при входе в кухню справа, из угла, выскочил кто-то мохнатый и чёрный, темнее ночи, и заступил ей дорогу. Милька различила, что ростом он чуть выше неё, тулово округлое, головка небольшая, без шеи… мгновение она смотрела в светящиеся глаза, а потом он качнулся вперёд и шумнул на девочку:

— ХХУ! — и тогда она завизжала от накатившего страха, поднимая на ноги весь дом.

Видимо, она сумела что-то внятно рассказать, сидя в безопасности на руках у мамы, потому что ей долго доказывали, что ей помстилось, что это всего лишь куртка упала на неё с вешалки, вот она, куртка, такое бывает, а вот выскочить из этого угла никто не мог, потому что угол-то совсем маленький и никто в нём не поместится, и вообще, домовых не бывает…

Угол действительно был не шире ладони, но вешалка находилась настолько дальше, что никак Миль не могла её задеть — она до неё просто не дошла. А если бы и дошла, то куртка могла упасть только сверху вниз, а не выскочить сбоку, была гладкая, а не мохнатая, у неё не было светящихся глаз — никаких вообще глаз не было — и, кроме того, куртки не разговаривают. И успокаивали родители не столько ребёнка, сколько себя. И очень просили никому ничего не рассказывать… о том, как упала куртка. У их маленькой дочки и так уже была репутация странной девочки. Будешь тут странной, когда половины того, что ты видишь каждый день, оказывается, не существует.

Если верить взрослым. Мильке уже исполнилось три и она всё чаще сомневалась, что они правы. Похоже было, что они просто не в курсе. Потому что она видела: маленькие, меньше Мильки, дети иногда определённо что-то такое наблюдают, с чем-то таким играют и общаются, только сказать об этом не умеют, позже начинают всего этого бояться, предпочитают не видеть, отказываются замечать — и в результате становятся такими, как все, живут спокойно, напрочь забыв, что когда-то умели намного больше. Что ж, возможно, они поступают верно. Мильке было только три, но и она начинала догадываться, что на многое из окружающего её лучше не смотреть — прямо, во всяком случае. Не смотреть, не видеть, не признавать — не допускать в свою жизнь.

И уж точно не стоит об этом всем рассказывать.

Родительские проблемы

Гораздо лучше об этом рисовать. Не так давно Милька открыла для себя, что её отец не только лучше всех рассказывает сказки, но и здорово рисует. Простой серый карандаш в его руках, словно волшебная палочка, прямо на глазах создавал на бумаге всё, что Милька попросит. А потом папочка торжественно вручил это чудо дочке. И оказалось, что карандаш надо ещё правильно держать, наклонять, нажимать… Но оно того стоило! Родители обнаружили в ребёнке и силу воли, и упорство, и усидчивость, и умение добиваться цели, но не знали, радоваться или кричать караул: девочка училась рисовать так, будто от этого зависела её жизнь. Карандаши поначалу постоянно ломались и, если поблизости не оказывалось взрослых, она пыталась точить их сама. Порезанные руки её не отвратили, поэтому, прибрав подальше ножи, родители срочно накупили побольше карандашей и пару надёжных точилок, а до кучи — стирашек, тетрадей, альбомов, а также несколько рулонов уценённых бумажных обоев: всё равно в доме уже было исчеркано всё, до чего ребёнок мог дотянуться — стены, печка, мебель. Однажды, увлёкшись, Милька не смогла вовремя остановиться. Зато теперь она знала: по стеклу карандаш не рисует, по ткани — с трудом, по металлу тоже лучше не надо, собственные руки и ноги от рисунков краше не станут, а отмывать их долго.

Бедные родители, а ведь впереди ещё маячило знакомство с углём, красками и пластилином! С ножницами, иглами, спицами, нитками… Однако, против ожиданий, с острыми предметами Миль была осторожна и на удивление ловка, со спичками лояльна, к книгам относилась с нежностью. Более того — она настойчиво и планомерно заставляла родителей показывать ей буквы и быстро научилась читать. Пришёл черёд дедушкиной библиотеки. А мама задумчиво сказала:

— Не отдать ли нам её в детский сад? На работу пойду…

Папа покосился и ничего не сказал. Что тут скажешь? Права была мама в своём желании выйти на работу. Вот только в садик Милька ходила две недели, а потом заявила:

— Я туда больше не пойду.

И всё. Никто не смог с четырёхлетней соплюхой сладить. В утешение расстроенной маме она сказала:

— Ты, мамочка, не беспокойся. Оставь мне покушать и иди. Я буду хорошо себя вести до самой школы. Тётя Клава за мной присмотрит, и баба Галя, и другие тёти…

И ведь слово сдержала. Женщины всего двора по очереди присматривали за ней, а отчего нет, когда девочка сама могла за ними приглядывать: кому поможет грядки полоть, с кем у телевизора посидит, с кем в магазин сходит, а чаще сидит то с книжкой, то с альбомом дома. Мать работала в магазине на той же улице и на обед прибегала домой. Даже когда Милька болела, проблем было — уколы проколоть, горчичники поставить, микстурами пропоить.