То, что было вчера - [30]
Я положил им все, что мог: и хлебные крошки, и мелко разрезанные кусочки колбасы, — и где-то минут через десять началось представление.
На балкон слетелись синицы разные, воробьи разные, один голубь и одна сорока. Все были очень осторожны, в ожидании завтрака, пока не двигались, но стоило одной из птиц чуть шевельнуться, как все другие бросались на нее. То такой птицей была глупая синица, то воробей, то голубь, а то даже сорока. Еда была рядом, и борьба шла вокруг еды, но, и взлетая после очередной перепалки, птицы возвращались, садились на край балкона, в отдалении друг от друга, смотрели внимательно по сторонам, но к еде не бросались. И вели себя если не враждебно, то как-то недружелюбно. Правда, когда рядом проносились галки, вороны и чайки, все единодушно взлетали вверх и покидали балкон, но потом тотчас же возвращались. И опять сидели на краешке балкона, и смотрели на еду, и реже на меня…
Наконец бросились. И началась свалка. Воробьи били синиц, и синицы удирали. Воробьи били своих, и слабые улетали. Голубь попробовал нырнуть в кучу и схватить хлебную крошку, но воробьи спугнули его, и он вяло взлетел на край балкона. Только тут я понял, что у него подбита нога, значит, и раньше его кто-то обидел. Голубь сидел нахохлившись и равнодушно смотрел на происходящее. И когда рядом с ним сел толстый объевшийся воробей и стал икать и пищать, прося о помощи, голубь спокойно взирал на него, хотя про себя, конечно, думал: «Ну плохо, так выпей воды. Вот она висит каплями на краю балкона. Ты же пил, когда не объедался. А сейчас забыл или лень одолела?..»
Голубь был обижен, и, признаюсь, мне было жалко его.
Другие воробьи и другие синицы продолжали борьбу под солнцем. А солнце в это время уже взошло. И оно было прекрасно!
И я забыл, что надо идти завтракать, но почему-то порадовался, что нет среди борющихся птиц моей синички. Другие синицы не были на высоте.
«Надо их покормить в обед, — подумал я. — Раз пропустили завтрак…»
Гостиница — как гостиница. Может быть, правда, она и не была такой: светлой, стеклянной, модерной. И лифтов скоростных — на девятый, двенадцатый, четырнадцатый этажи и — выше! — не было.
Была другая гостиница, пока не модерная, в маленьком городке. Был балкон и были птицы. И я их кормил. И всегда буду кормить птиц — в любом городе.
А еще были люди, с которыми встречаешься в гостинице. И среди них — Воробьев, Синицын, Голубев, Сорокин, Чайкин и — люди с другими фамилиями. Очень разные люди!
Потому-то я и написал рассказ «Гостиница» — не о них, а о птицах…
ИДЕТ СНЕГ…
Идет снег. И сегодня идет. И шел вчера. И позавчера. Идет как бы нарочно к Новому году, поскольку прошлые новогодние дни были на редкость незимними. Скорее, осенними, дождливыми.
А вот сейчас идет снег. Совсем необычный снег. Такой, словно ты не видел никогда его прежде, хотя и прожил на свете около пяти десятков лет. И будто никогда не был в этих подмосковных местах. Ни в прошлом, ни в позапрошлом, ни в поза-поза-поза — десятки лет назад — позапрошлом году.
Нет, вроде и был, а такого снега не видел.
Снег летит между черно-рыжими стволами елей и сосен, ложится на их лапы и ниже, на какие-то голые ветки — то ли рябины или бузины, то ли на оставшиеся с лета рослые сорняки, и на крышу, и на карнизы дома нашего ложится, и на порог — на все пять ступенек, и на перила у порога.
Узкие тропинки-дорожки, которые я пробивал все минувшие дни, дабы был подход к дому, опять в снегу. И еще лучше выглядит перелопаченный мною в сугробы снег по краям дорожек, и по пути к сараю, где лежат дрова, и по пути к улице, где вот уже третьи сутки трудится грейдер, освобождая путь для увязающих в снегу машин.
Люди борются со снегом, а он, снег, все идет и идет. А может быть, даже не идет, а летит, или парит, или, точнее, опускается на землю. Не торопясь, ласково, задумчиво как-то опускается на землю. Словно в самом деле размышляет, думает о своем предназначении на земле. Что, для чего он, снег, на земле? Для урожая, но это — дело людей! И ежели для урожая — это в поле, а он, снег, не может падать только на поля! А там, где нет полей, с ним, со снегом, борются люди. На дорогах и тропках, во дворах и на улицах. Борются лопатами и машинами. Борются и проклинают его, снег…
Вот он и идет, размышляя, тихо опускаясь на землю. В конце концов, он знает, что его ждет. Придет весна, и он растает. Растает, и никаких следов не останется от него. А может быть, останутся?
Этот рассказ — не для детей. Дети не любят, когда им рассказывают о детях. Дети любят, когда им рассказывают о взрослых. О тех взрослых, которыми они хотят стать сами…
Этот рассказ — не для взрослых. Взрослые не любят, когда им рассказывают о детях. Не любят, потому что они сами были детьми, о чем, правда, они забыли. Не любят и потому, что они сами ныне — папы, мамы, бабушки и дедушки. Ну, а раз так, то они — взрослые, и они не любят, когда им, взрослым, напоминают, какими они были…
Этот рассказ — о зиме.
И просто о том, как идет снег.
И еще о человеке, о мальчишке одном, который начал что-то понимать, пока шел снег.
