То, что было вчера - [29]
— Ну что? Вот вам и фрицы! А свои… Давайте быстрехонько, что стоите!
Потом он вновь забылся и ничего не помнил, а когда открыл глаза, увидел ее же, с бровями и ресницами в инее, и понял, что это она спасает его.
— А как вас? — спросил он.
— Что как? — переспросила она.
— Величать? — почти шутливо переспросил он.
— Капой величать, — ответила она резко. — А по фамилии — Кожевникова. А вас?
— Он был безымянным героем, — сострил он.
— Мне не до этого, — бросила она. — Документы надо оформить для госпиталя, понимаете? — И выругалась, почти по-мужски.
Он назвал себя со всеми данными. От испуга и счастья назвал. И еще потому, что узнал: Гудериана отбили, клип ликвидировали. Химки остались Химками.
Уже на подводе, обычной деревенской подводе, на которой лежало впритык трое их, отправляемых в госпиталь, он слышал ее разговор с возницей:
— Говоришь им, а они хоть бы что! Именно среди убитых и надо искать. Вот нашли же! А они — похоронная команда!
Евгений Сергеевич, вспомнив об этом, был обескуражен. Прошлое, забытое и вновь открытое сейчас, оказалось сильнее настоящего. И только лес стоял вокруг, заиндевелый лес, состоящий из деревьев, которое каждое по себе сохраняет тепло.
А он…
Она, спасшая его, разыскала, через двадцать пять лет разыскала его и поздравила с наградой. «А нужно было мне ее разыскать, давно разыскать, — подумал он. — Надо сейчас».
Вечером Евгений Сергеевич неожиданно собрал вещи.
Он шел лесом, мимо деревьев, сохраняющих тепло и покрытых инеем, как брови и ресницы, те брови и ресницы военфельдшера Капы Кожевниковой тех военных лет, — шел на большую дорогу, к автобусной остановке. Пусть отпуск не кончился, осталось двенадцать дней, но он проведет эти дни дома, в Москве. Так надо. И он найдет ее.
ГОСТИНИЦА
Гостиница как гостиница. Сейчас всюду строят такие: светлые стеклянные коробки в девять, двенадцать, четырнадцать и больше этажей. Отличные номера. Шикарные холлы. Телевизоры, холодильники новейших марок. Скоростные лифты. Нажмешь кнопку — и летишь вверх. Как космонавт в кабине корабля!
Я — наверху. У меня — балкон.
И я кормлю птиц. Не за этим, конечно, приехал сюда, но птиц люблю с детства. Даже когда в армии служил, в запасном полку, кормил. И на фронте, если доводилось.
В пору завтрака, обеда и ужина, если я в гостинице, не стесняюсь прихватить кусок хлеба, а то и колбасы, что сам не съел. А потом раскрошить это на балконе и смотреть…
У меня — птицы любопытные. Воробьи и синицы. Но ни один воробей не похож ни на одну синицу. Ни одна синица не похожа ни на одного воробья. И самое странное: ну, воробьи — воробьи, синицы — синицы, но оказывается, что и между собой они не похожи. Я уже знаю разных воробьев и разных синиц. Из синиц, самых приятных моему сердцу, я выделяю синичек. Может быть, и нет такого понятия, но синичка для меня ближе, чем просто синица.
А проверяется все очень просто, по-человечески, на деле.
Забыл или не успел посыпать корм, одни птицы в окно долбят:
— Давай, мол, давай!
Другие — в сторонке, только смотрят на меня:
— Дашь или не дашь?
А тут еще и борьба между ними, и включаются в эту борьбу не только они, по характеру различные, а и другие птицы — голуби, галки, вороны, чайки, пугающие всех…
Тук-тук-тук!
Синичка робко — тук-тук — стучит в окно.
«Что ж ты, дескать, вчера и позавчера меня кормил, а сегодня забыл? Или эти самые воробьи все съели? Тогда извини, пожалуйста! Ты не знаешь, какие они нахалы, а уж я-то, поверь, знаю. Второй год живу с людьми».
Эта синичка славная. Моя приятельница. И хорошо, что рядом с ней на балконе сейчас никого.
Но у меня нет хлеба.
Есть конфеты. Последние, что вчера гости не съели.
Я открываю окно, шуршу бумажкой и разламываю руками конфету, как могу мельче:
— Подожди, подожди, сейчас. Не сердись, что более вкусного нет.
Синичка сидит на краю балкона, но в отдалении от моего окна и я понимаю ее: «А мало ли что! Вдруг этот дядя, как тот воробей. Чуть ли не в любви признавался, а когда еду увидел, отпихнул, клюнул, да так больно…»
Я это видел. Конечно, синичке сейчас бы кусочек колбаски с жирком! Но есть только конфеты.
Синичка от волнения чистит перышки — желтые, белые — и даже черную головку и смотрит бусельными глазами то на меня, то по сторонам.
Дешевая конфета разломлена, рассыпана:
— Ну, давай!
Окно я закрываю, чтобы не смутить синичку, и она, озираясь, бросается и начинает клевать.
А у меня тут — сомнение. Смотрю на нее, и она не пугается, видя меня рядом, из-за окна, но вроде не та это синичка, которую я кормил вчера…
Вчера на балконе моем было действо, целое представление, которое, пожалуй, редко увидишь.
Рано проснулся, рано зажег свет в своей комнате и, не зная, что делать до завтрака, а завтракать раньше восьми не пойдешь, стал бродить из угла в угол.
Чуть-чуть светало. По осени так и должно быть. Темнеет теперь рано, а светлеет поздно.
Старый московский водохлеб, я взял термос с чаем, потом вспомнил, что есть у меня колбаса и хлеб, перекусил, и тут начался рассвет. Выбралось солнце из-за облаков и осветило окно, и появились птицы — сначала воробьи, а потом милые моему сердцу синицы.
