Тьма внешняя - [200]

Казалось, жизнь возвращается в привычную колею. Казалось…

…Из гнездилища Ирода они выбрались спустя семь дней после своего чудесного спасения из рук – смех и страх сказать – истинных христиан.

Просто дождались, когда пастухи, выгнавшие в ночное коней, напьются бражки, и уведя двух самых лучших кобыл – пригодились умения Владислава, рванули прочь куда глаза глядят, прямо через чащу.

На третий день они наткнулись на покинутое давным-давно строение из черных стволов мореного дуба – судя по всему, на охотничий домик какого-то из бывших хозяев округи. Тут пала, не выдержав скачки через труднопроходимые дебри одна лошадь, и заболела, съев какую – то болотную траву вторая.

А на следующий день вернулась болезнь Матвея, только-только отпустившая его.

На этот раз Владислав почти поверил, что тот отдаст Богу душу.

Русин лежал в забытьи, только изредка приходя в сознание. В бреду ему мерещились какие-то мохнатые гнусные твари; они то терзали его грудь железными когтями на лесной опушке в немецких горах, то пытали, прикованного к стене в каком-то подвале, сменяя друг друга. То к нему на постель садилась прекрасная женщина, подставляя губы для поцелуя, но когда ее лицо оказывалось совсем рядом, она вдруг обращалась в рогатого и клыкастого дьявола. Владислав не находил себе места, пока наконец не вспомнил об одном старом способе, не попоил друга кровью свежеубитого зайца. Бредовые видения сменились долгим, непонятным забытьем, когда Владиславу чудилось, временами, что душа уже покидает тело спутника. Временами Матвей просыпался, и тогда Владиславу казалось, что друг его попросту сошел с ума. Лишь странная надежда заставляла его быть рядом. Несколько дней Матвей провалялся в бреду. Его по прежнему душили мерзкие кошмары, заставлявшие его то кричать, то жалобно молиться. И Владислав вздрагивал, когда по отдельным выкрикиваемым в забытьи угрозам догадывался – что именно видит его друг. Потом русин вдруг очнулся. И зашелся таким кашлем, что казалось, все внутренности вылетят наружу. Владислав, не зная что предпринять, снова принялся за лечение заячьей кровью. Матвея выворачивало наизнанку с желчью, но Владислав повторял процедуру, и вскоре русин вновь открыл глаза. На девятый день жар спал, и Матвей окончательно пошел на поправку. – Матвей все еще неважно себя чувствовал, но сразу же принялся спрашивать Владислава, когда же они продолжат путь. Но Владислав заявил, что они не сдвинутся с места, пока тот окончательно не выздоровеет. На это ушло еще две недели, а еще спустя восемь дней они оказались тут. И тут их ушей достиг смутный и неопределенный слушок, что Дьяволица собирается вернуться на континент.

Они задержались, тем более, что дальше дороги пока не было – впереди разыгралась очередная война между двумя большими ватагами сброда, одну из которых возглавлял некто, именующий себя графом.

Что и говорить, Матвей тяготился вынужденным бездельем, и не раз уже задавал Владиславу вопрос, сколько времени они еще проведут здесь, и тот всякий раз отвечал ему довольно раздраженно, что если судьба посылает им такую удачу, что не придется добираться до цели через море, то не следует искушать Бога.

Матвей честно пытался чем-то себя занять: звенел по утрам мечами с Владиславом, или с хозяйским слугой – сухощавым мрачным парнем, бывшим ландскнехтом; пытался даже учить французскую речь, но дальше трех десятков слов дело так и не пошло.

Изо дня в день Матвей наблюдал жизнь этого города.

Город угнетал Матвея. Угнетал своей какой-то ветхостью, исходящей от него непонятной, необъяснимой тоской.

Хотя он и не особо старался вникнуть в эту жизнь, но все равно не мог не заметить, не ощутить той тягостной, мрачной атмосферы всеобщего упадка, и угрюмой подавленности, чего-то схожего с тяжким похмельем, тянущимся уже очень долго. Казалось, окружающие его люди жили не ради чего-то, не ради даже того, чтобы просто жить, а словно по привычке, безразличные ко всему. Так, наверное, живет в своей убогой лачуге какая-нибудь древняя старуха, чудом уцелевшая после мора, похоронившая всю свою семью, проводившая в последний путь мужа, детей, внуков… И теперь вот она целыми днями сидит на пороге скудного жилища, беззвучно шевеля бескровными губами, вспоминает свое сгинувшее прошлое да шьет саван, в который некому уже будет обрядить ее.

Именно сейчас, когда не надо было тратить все силы на преодоление препятствий и опасностей, он с особенной силой ощущал эту странную опустошенность человеческих душ – словно разрушилась сама основа бытия.

Лишь в стане дьяволопоклонников, в самом сердце злодейства, этого не чувствовалось. Напротив, там-то как раз люди казались целеустремленными и весьма довольными жизнью. Словно бы сам Князь Мира Сего, в благодарность за верную службу, укрепил и возродил их дух… А ведь тут коса война прошла, можно сказать, вполсилы. Были места, где дело обстояло гораздо хуже!

Всего этого, конечно, Матвей не мог понять, но смутное чувство чего-то, что подсекло сами корни человеческой жизни, не оставляло его.

К счастью, он не мог оформить в ясную мысль это свое чувство, да и вообще не слишком задумывался об этом, иначе бы, пожалуй, по настоящему возненавидел бы своего товарища.