Тьма века сего - [293]

А потом был Висконти и понимание, что покою, тишине и вообще прежней жизни пришел конец. Попытки внушить нунцию, что член Совета и тем паче Великий Инквизитор из oper’а никудышный, потерпели крах. Заседания шли одно за другим, и всякий раз, когда Курт требовал отпустить его на привычную оперативную службу, находился новый повод собрать Совет. И вот спустя полгода он попросту стукнул кулаком по столу в буквальном значении и заявил, что у Висконти есть выбор между двух зол: дать ему, в конце концов, поработать или получить в свое распоряжение отупевшую от говорильни и бумажной работы и потому бесполезную канцелярскую крысу.

В порученное ему расследование Курт ухнул с головой, постаравшись забыть происходившее в минувший год, как страшный сон; потом было еще одно дело и еще, и опять новое расследование… А потом был гонец из академии и снова заседания Совета одно за другим.

— Ничего, — уверенно ободрил Мартин, — ты справишься. Ты дрался с ликантропами и дерзил в лицо малефикам, не капитулируешь же ты перед какими-то бумажками. Я, in universum, тоже в агенты не стремился, и мне, откровенно говоря, страшно до жути, но куда тут денешься. Конгрегация сказала «fac»[231] — инквизитор отвечает «obedio»[232].

— Да, — не сразу отозвался Курт, помрачнев. — Не мне тут жаловаться.

— Нет, — мягко произнес Мартин, глядя на его потемневшее лицо. — Не надо.

— Не надо что?

— Не надо просить Висконти отказаться от планов на меня. Только не говори, что подумал не об этом, у тебя на лице все написано горящими буквами размером с коня… Пап, послушай. Я, наконец, получаю то, чего и хотел. Дороги, помнишь? Множество путей, еще не пройденных. И вот он, один из них, вот новая тропа, на которой, ты прав, я не смогу спасти всех, но очень постараюсь хотя бы немногих. Помнишь, что ты сам сказал? Что толку в моем выборе, если я не буду идти по этим тропам, если буду обходить опасные дороги? Для чего все это было тогда? Да, в таких операциях мне участвовать не доводилось, и провал будет дорого стоить, поэтому да, мне страшно… Но это и хорошо, — улыбнулся стриг — почти искренне, почти легкомысленно. — Вот когда я перестану бояться, тогда и впрямь пора будет бить тревогу и уговаривать отца Антонио забрать меня от греха подальше.

— Следи за собой, — попросил Курт серьезно. — Если почувствуешь, что что-то не так, хоть что-то… Если заподозришь, что пахнет жареным, если заметишь, что начинаешь сползать не туда… Хоть какая-то неувязка — сигналь, мы выведем тебя из дела. Понял?

— Да все будет нормально, пап.

— Ты понял? — повторил Курт, и стриг вздохнул:

— Понял. Обещаю.

Курт молча кивнул, и в саду академии повисла тишина.

«Конгрегация, Мартин, своих не бросает»…

Все это было уже однажды, много лет назад — академия, сад, вот эта скамья и холодный мерзкий червяк где-то в груди. Уже тогда не было иллюзий, уже тогда было ясно, что жить с этим мерзким червем, точащим душу, придется до конца дней…

«Ты ведь не за себя боишься. Я сейчас понимаю, как это мерзко, тошно — бояться не за себя»…

— Знаешь что, я есть хочу, — вдруг решительно и нарочито жизнерадостно сообщил Мартин и поднялся, потянув его за руку. — Ну я же тебя знаю; уверен, ты все еще без завтрака. Что сегодня за разносолы в академической трапезной? Жидкая каша? Вчерашние овощи? Прошлогодние колбаски? Обожаю. Пойдем. Все беды мира — не повод сидеть голодным.

Эпилог

И рёк тот стриг в печали — доколе мне страдать?

И жажду не водою, но кровью утолять?

И был тут глас негромкий — внимай же мне скорей,

Пока никто у храма не отворил дверей…

Пивная кружка была большой, а стол — крохотным и в самом дальнем и темном углу, и Курт от души надеялся, что выражения его лица не видно другим посетителям. Посетители, впрочем, по сторонам особенно не глядели, а слушали — внимательно и серьезно, кто-то даже кивал, скорбно поджав губы.

…ты думаешь, что душу навеки ты сгубил,

Но знаю я, что веру ты в тайне сохранил.

Хитёр диавол древний, но истина проста —

Его дары ты проклял и не попрал Креста.

Не для тебя геенна и не дождется ад,

Но путь тебе заказан в далекий райский сад.

Сегодня Курт снял фельдрок, утрамбовал его в дорожную сумку, а из сумки извлек многажды порезанную старую куртку и спрятал за ворот Сигнум. В этом маленьком и не слишком чистом кабаке совершенно не хотелось быть объектом внимания, а хотелось перед дальнейшей дорогой посидеть спокойно и выпить пива, не думая о Совете, Риме, императорских и своих проблемах, и даже о службе… Но не сложилось.

Продолжишь путь нелегкий и, облик сохранив,

От Сатаны спасёшься, причастия вкусив.

Спеши, пока есть время и не взошла заря —

Возьми святую чашу скорее с алтаря.

Бери её без страха и жажды не тая —

Вкуси, повелеваю! То — плоть и кровь Моя.

Курт чуть слышно застонал и закатил глаза, снова спрятав лицо за кружкой, и мысленно поставил себе пометку спросить при следующем визите в академию, что это такое было — народное творчество и невесть как просочившаяся информация, или пропагандисты Конгрегации окончательно пошли вразнос.

К счастью, «Балладу о благочестивом стриге» певец вскоре закончил, и Курт выдохнул с облегчением: вторую кружку хотелось все-таки выпить в тишине и покое. Тишина в кабаке — понятие условное, но все же…