Тьма века сего - [243]

собралась разведка expertus’ов, к которым, на сей раз без пререканий со стороны майстера члена Совета, присоединилась и Альта.

Разведка прервалась, толком и не начавшись: как выразилась все та же Альта, соваться дальше было подобно самоубийству в особо извращенной форме. Где-то там, вдалеке, очевидным образом происходило нечто жуткое и совершенно точно не естественное, однако при малейшей попытке это распознать или хотя бы рассмотреть разум expertus’ов начинал вскипать. И судя по тому, каким тоном это было сказано, сие почти не было метафорой. Вздохнув и заметив, что порой простые человеческие методы куда надежней, Фридрих отдал приказ на выход разведгрупп.

Матиас рассказал правду. В его деревне и еще в трех небольших поселениях царил и впрямь ад — такой, каким его изображают особо ревностные в вере рисовальщики: лужи крови, искореженные и разорванные тела, растянутые по улицам кишки и части тел, насаженные на жерди заборов или разбросанные в грязи. В одной из деревень удалось найти выжившего — ребенка лет трех. Мальчишка неведомо как сумел затаиться в дальнем закутке хлева, залитого уже свернувшейся кровью вокруг чьего-то тела, каковое лишь по обрывкам платья можно было распознать как женское. Свидетель из ребенка был никудышный, да и с разумом его совершенно очевидно стало не все ладно, посему мальчика передали на попечение сестер-целительниц со строгим наказом следить во все глаза.

Двум из трех разведгрупп удалось увидеть и тех, о ком рассказывал Матиас. Люди всех возрастов и обоих полов нестройной толпой шли вперед — медленно, но без задержек, монотонно переставляя ноги, глядя бездвижными глазами перед собой, молча, но целеустремленно. Так идет домой пропойца, чей разум уже затухнул в винных парах и не способен подсказывать дорогу, но чье тело само вспоминает все эти уличные повороты, ступеньки и ямы, и шатается, но не падает, неведомым образом ухитряясь держаться на ногах.

Группы, получившие четкий приказ не ввязываться в бой, тихо отступили и возвратились с докладом, после чего, помявшись, добавили, что и безо всяких приказов сама мысль о том, чтобы подступить ближе к этим существам, бывшим некогда людьми, пробуждала почти ужас, и что-то в разуме, во всем их существе истошно кричало «опасность!», как ночной страж, обнаруживший вторжение врага.

Сопоставив данные разведгрупп и expertus’ов, Его Величество Император и майстер Новачек, не сговариваясь, прокомментировали ситуацию точно, ёмко, хотя и не вполне достойно уст добрых христиан. Все собранные данные указывали на то, что эти толпы одержимых шли не к лагерю имперских войск — они шли в сторону войска Альбрехта Австрийского, но уж точно не для того, чтобы выступить против нечестивого воинства. И неизвестным оставалось, сколько еще деревень, а то и городов поблизости от замка, в котором укрылся Косса, охватила та же дьявольская зараза.

Месяц назад…

Месяц назад все понимали, что будет нелегко.

Сейчас все понимали, что будет тяжело немыслимо.

Войско Альбрехта дожидалось на расстоянии полудневного перехода от замка — не таясь, открыто, уже готовое к схватке. Войско Империи все еще шло сквозь грязь, холод и дожди. Альбрехт был способен на любую неожиданность. Империя была предсказуема, ограничена в средствах и шла в явную, очевидную ловушку. Армия Альбрехта еще имела шанс отступить. У армии Империи выбора не было…

И когда до решающей битвы, до выбранного противником места боя, которое не было возможности не принять, остались считаные часы, вечером накануне прошло богослужение и причастие — самое многолюдное в истории Империи. А перед тем, как возгласить первые слова молитвы, армейские священники развернули полученные этим утром пергаментные свитки и зачитали собравшимся то, что начиналось двумя словами, уже известными каждому:

— Venit inimicus. Пришел враг.

Глава 41

Лесистые отложистые холмы и распростертое меж ними поле словно нарочно были созданы многие столетия назад, чтобы однажды стать природным ристалищем; холмы и поле пребывали здесь эпоха за эпохой, извечные, неизменные, и ждали своего часа, и вот — час пробил…

Происходящее на этих холмах у поля казалось неестественным и диким майстеру инквизитору — устроение лагеря почти на виду у противника нервировало и пробуждало чувство, что кто-то невидимый непрестанно смотрит в затылок. Курт знал, что стоит продвинуться лишь чуть дальше, лишь немного вперед — и можно будет различить во мгле алые светляки костров. Разведка Фридриха где-то там, в темноте, именно это и видела, и никто не сомневался, что откуда-то из глубины ночи точно так же близко и одновременно издалека разглядывает огни имперского лагеря разведка Альбрехта.

Это не было сходно с прежними боями, к которым Курт уже хоть как-то привык, когда оба войска сталкивались на ходу, точно боевые кони. Это тщательное размещение почти друг у друга на глазах, с четким пониманием того, что завтра на рассвете вон там, совсем рядом, множество людей попросту выстроится, встанет против друг друга и по чьему-то сигналу ринется в бой — все это пробуждало воспоминания о днях юности, когда о драке сговаривались заранее и приходили на крохотную вытоптанную площадку в саду академии, и свидетели выстраивались кружком, и кто-то помогал своему приятелю снять и подержать куртку, давал какие-то наставления, подбадривал, кто-то убирал из-под ног упавшие ветки, кто-то командовал расступиться подальше…