Тьма сгущается перед рассветом - [8]

— Давайте, люди добрые, поможем старику. Кто сколько может… Ведь с каждым может такое случиться… Я даю двадцать лей! Кто еще даст?

Вояжер, скосив глаза, сделал кислую гримасу:

— Это очень благородно, мусью, — сказал он недовольным тоном, когда Илья взял у старика шапку и положил в нее двадцатилейную монету, — но у тебя штанов не хватит помогать всем жертвам. Такие случаи здесь только начинаются!

Однако Илья спокойно продолжал стоять возле вояжера с шапкой, пока тот не стал доставать деньги.

— Тоже мне галантон![7] — проворчал он, бросив десятилейную монету, но, поймав неодобрительный взгляд Томова, почесал подбородок и со вздохом бросил в шапку еще одну. Шапка быстро наполнялась деньгами. Собрали около полутораста лей. Старик сразу повеселел и в знак благодарности стал угощать всех цуйкой. Выпив немного, он совсем развеселился: обнимал Илью, приглашал его к себе в гости.

Постепенно все разошлись по своим местам, но еще долго говорили об аферах, грабежах и убийствах. Обсуждали газетные сообщения о бегстве за границу министра финансов, похитившего крупную сумму, о поджоге хозяевами своей обувной фабрики с целью получения страховой премии, об очередном убийстве в гостинице «Палас».

Потом разговор перешел на политические события: обсуждали статьи третьей полосы «Универсул» и четвертой «Курентул», в которых под разными заголовками приводилась речь канцлера Третьего рейха…

Вояжер возмущался:

— У господина Гитлера получается, как в пословице: аппетит приходит во время еды. Еще совсем недавно он публично заявлял, что аннексия Австрии не отразится на германо-чехословацких отношениях. Теперь, однако, он уже вопит другое. Вот послушайте: «Экономические проблемы должны быть разрешены. И это невозможно без вторжения в другие государства или нападения на чужую собственность…», — вояжер покачал головой: — Забавно, нечего сказать!

— При таком аппетите можно слопать пол-Европы! — произнес человек с черной повязкой на глазу, поглядывая на полную даму, которая накануне вечером расхваливала Англию и Францию.

— А ваши, мадам, Франция и Англия вместо помощи чехам будут по-прежнему заниматься умиротворительными процедурами, — заметил вояжер.

Женщина хотела возразить, но вошел кондуктор и объявил: «Столица, господа, прошу приготовиться!» и, весело подмигнув, тихо добавил: «И держитесь крепче за карманы!..»

Пассажиры засуетились… С полок снимали чемоданы, сундучки, корзины. Мимо окон уже мелькали невзрачные кособокие домишки, каких немало видел Илья у себя в Бессарабии, все чаще раздавались паровозные гудки.

Вояжер собирал свои чемоданы, которые рассовал по всему вагону, чтобы в случае контроля его не оштрафовали за лишний багаж. Вдоль дороги стали появляться люди. Илье было непонятно, почему они одеты бедно. Ему казалось, что в столице все должны жить хорошо. «А тут даже оборванные! Странно», — подумал он.

Поезд пошел медленнее. Наконец под окнами показалась асфальтированная площадка. На ходу в вагон вскакивали носильщики, стараясь выбрать себе пассажира, у которого побольше багажа. Один из них подошел к вояжеру. Постоянно разъезжая, вояжер имел «своего» носильщика.

Поезд остановился. Сразу стало невероятно шумно и тесно: все устремились к выходу, а в вагон проталкивались встречающие.

Илья вспомнил дорожные рассказы о столичных жуликах и украдкой нащупал в кармане старое отцовское портмоне, перетянутое резинкой.

На перроне было много народу. Все галдели, толкались. Илья остановился, но поток пассажиров подхватил его и понес. Воздух был насыщен запахом гари. «У нас в Болграде воздух совсем не такой…», — подумал Илья. Невольно он поднял голову и под самым куполом застекленной крыши вокзала прочел большую надпись: «Ресторан Бухарест-Северный».

Шум, возгласы встречающих, цветы, объятия и поцелуи хорошо одетых мужчин и женщин, выправка и блеск военных, — а их здесь было много, — все это новое и незнакомое отвлекло Илью от тягостных мыслей. В этой пестрой толпе, которая несла его, он чувствовал себя неуютно. В памяти безотчетно запечатлевались сценки: вот высокая женщина в пенсне, прижимая одной рукой огромный ридикюль, другой обнимает худенького чернявого юношу, видимо, сына, в курсантской форме. Вытирая слезы, она возмущается: «Вторая посылка затерялась! И как это ты ее не получил? Ведь выслала я еще на пасху! Это же просто как на большой дороге! Я буду жаловаться министру…»

Впереди шли, то и дело останавливаясь и мешая остальным, два хорошо одетых человека; они горячо спорили: «Векселя не могут пропасть. Они не имеют права наложить секвестр на товар! У нас есть гарантия…» — горячился один. Другой разводил руками и что-то возражал.

Из окна только что подошедшего к соседней платформе состава с вагонами, полированными под красное дерево, женщина в маленькой, грибком, шляпке махала рукой и пискливо кричала: «Трегер!» К ней кинулось несколько носильщиков. На висевшей под окном ее вагона белой эмалевой табличке Илья прочел: «Берлин — Прага — Бухарест».

«Неплохо бы прокатиться в таком поезде», — подумал он и в ту же минуту очутился перед невысокой оградой. По обеим сторонам выхода стояли два жандарма в черных блестящих касках, на которых, хищно распахнув крылья, красовались бронзовые орлы — символ могущества румынского государства; медная пряжка ремня была увенчана буквами «КК» (Карл второй). Они подозрительно оглядывали каждого проходившего. Когда жандарм скользнул по Илье своим рыбьим взглядом, ему показалось, будто ледяная рука схватила его за горло… Он тряхнул головой и шагнул шире… Жандармы остались позади. Перед ним лежала привокзальная площадь.