Тьма - [3]

Ее слова оборвал дверной звонок. Мама, напоследок клюнув сына холодными губами, выскользнула из шкафа, и на секунду Алешка почти ослеп от яркого электрического света. В прихожей загудели голоса, грянул грубый хохот, а потом люди медленно поплыли в зал… Хлопнула бутылка, зазвенело стекло, и в шкаф пробрался колючий сквозняк из коридора, обжег влажные Алешкины щеки. Слепо нашарив ржавеющую щеколду, криво прикрученную детской рукой к двери, мальчик плотнее закрыл створку, словно хотел отгородиться и от маминого пьяного хохота, и от извечного звона стекла. В тесном шкафу, заваленном хламом, нестерпимо пахло пылью, но это была его, Алешкина, собственная комната.

…Тряхнув головой, Леха высыпал из памяти все тягостные мысли. Просто надо научиться забывать. И про трезвую маму с теплыми руками, и про первый день в этом шкафу, и, что самое главное, про того жалкого и хнычущего пацана. Теперь Леха другой. Он вырос, изменился, стал сильным. Завтра он отберет у кого-нибудь деньжат и закинет на баланс, потому что без Интернета совсем невесело. Хоть в потолок плюй, но тогда слюна может упасть прямо на лоб, а это слишком позорно.

Но ведь что-то воскресило в Лехе эти мысли, вытряхнуло из памяти припорошенные пылью воспоминания…

Скрип. Пару мгновений назад дверь его тесного шкафа открылась и сразу же захлопнулась. Кто-то пробрался в его шкаф? Леха огляделся, ощупывая черноту пальцами, касаясь то одеревеневших тряпок, то маслянистых ведер, то еще бог знает какого мусора. Все на своих местах.

Но что-то явно было не так. Чутко прислушиваясь к темноте, Леха весь подобрался, подтянул к груди длинные ноги, которым с годами все сложнее и сложнее было умещаться в узенькой комнатке. И понял вдруг, что изменилось.

От одной мысли об этом волоски на его жилистых руках встали дыбом, а зубы едва слышно клацнули в этом царстве из хлама и вековой пыли.

Тьма дышала. Втягивала в себя воздух с едва слышным присвистом и выдыхала влажным туманом ему прямо в лицо. От этого дыхания несло сырой и жирной землей. И почему-то водкой, этим кислым дурманом, пропитавшим стены его дома насквозь.

Окоченевший от ужаса Леха хотел было пошевелиться, но не смог приподнять даже руку: тело налилось свинцовой тяжестью, внутренности свело судорогой. Тьма втянула в себя еще немного его дыхания и примолкла, но это ледяное молчание показалось Лехе невыносимым. По сторонам тут же разлился писк – тоненький, высокий и жалкий.

Прошла, наверное, целая минута, прежде чем Леха понял, что писк доносится из его груди. Это он сам пищит резиновой детской игрушкой. Он. Пищит. От страха.

Гнев, смешанный со стыдом, придал ему сил, и Леха, ощущая, как крупные мурашки ползут по сгорбленной спине, прошептал со злобой:

– Кто здесь?..

Тьма хихикнула, и этот негромкий звук вдавил Леху в замызганный матрас, отсекая привычный мир и близкое застолье, где наверняка дремлет мама, совсем рядом, только крикни, позови ее… Но булькающее хихиканье, дикое и первобытное, оглушило Леху. Он, едва соображающий, вспомнил вдруг, как закрыл за собой дверцу, как привычно задвинул ржавенькую щеколду. Значит, никто во всем свете не смог бы так просто открыть эту дверь.

Никто.

Тьма облизнулась с влажным звуком, причмокнула, словно приготовившись к броску. Одеревеневший и сжавшийся в комок Леха распахнул глаза, не веря, что все происходящее с ним – правда.

Миг перед самым концом был страшнее всей его бесполезной и никчемной жизни. Лехе показалось, что все зубы во рту вспыхнули нечеловеческой болью, что в глаза ударил беспощадный прожекторный свет, что нутро выжгло белым пламенем, что… Последнее, что он успел заметить, начисто лишило его разума, переломав все человеческое внутри Лехи, оставив стекать по ребрам безобразной склизкой массой.

Заползшее на его тело существо отдавало почти могильным холодом. Оскаленная пасть возникла перед глазами, из распахнутого в улыбке рта текла черная густая кровь. Сплющенное лицо клонилось набок, словно было по ошибке штрихами намечено не там, где нужно. Из переломанного тела торчали ржавые острые крючья, которые с каждым новым рывком разрывали Лехину кожу.

Плоское человеческое тело с разорванным кровавым ртом – вот что увидел Леха в редких вспышках угасающего сознания. Ненастоящее, словно фанерное, оно скользило по дрожащему Лехиному телу, впиваясь в кожу багряными крючьями.

Но даже не это растворило Лехино сознание, будто в кислоте. Глаз, выпученный и студенистый, желто-красный глаз, опутанный колючей проволокой, сначала с жадным интересом уставился в Лехино лицо, а потом навалился сверху, вжимая в пол, пронзая своими железными ресницами, наполняя болью до краев…

Леха вскрикнул, но звук тут же оборвался, забулькал внутри горла и сошел на нет. На смену ему пришла боль – боль настолько сильная и нестерпимая, которую человек может испытать только единожды в жизни, просто потому, что больше ничего от человека и не останется.

За стеной, как и прежде, гудела пьянка, а мать Лехи, забывшись нетрезвым сном, лежала на диване, крепко сжимая в морщинистых пальцах соленый огурец. Отец хохотал и обнимал какого-то друга за плечи, прихлебывал из стакана и занюхивал рукавом.