Тьма перед рассветом - [16]

— Нет, нет, беги. Сегодня мне, пожалуй, ни ты, да и никто другой не понадобится. И кстати, Конни, не забывай, что ты теперь довольно богатый молодой человек и тебе вовсе не обязательно каждую минуту жалобно блеять «с вашего позволения!» И чем ты собираешься заниматься — решать тебе самому, — Данте Лейтон довольно хмыкнул при виде удивления на лице мальчугана. Тот прислуживал на Морском Драконе больше половины своей коротенькой жизни.

Конни Бреди поежился. Похоже, что-то не давало ему покоя. Передернув худенькими плечами, паренек решился-таки уйти и пожелал им доброй ночи. Но уже взявшись за ручку двери, чтобы выбежать из комнаты и присоединиться к своим друзьям внизу, он вдруг заколебался и взглянул через плечо. На юном личике застыло странное выражение, казалось, мальчик колеблетя. Задумавшись, он пристально взглянул на капитана и леди Рею, удобно расположившихся перед камином. Пламя ярко освещало влюбленных.

Когда дверь за его щуплой фигуркой захлопнулась, леди Рея вздохнула и, аккуратно свернув салфетку, бросила её на стол. — Ты знаешь, иногда он кажется таким одиноким. Ему нравится в компании старых матросов, особенно когда Лонгэйкр рассказывает эти свои любимые пиратские истории. Ведь он, в сущности, просто одинокий паренек, Данте. — сказала Рея Клер и лицо её омрачилось. Даже несмотря на то, что она выросла в семье, где все обожали друг друга, девушка хорошо понимала, что такое одиночество. Ведь и ей довелось познать его в те дни, когда её жестоко разлучили с семьей, и теперь у неё душа изболелась за Конни.

Ей на минуту показалось, что сам Данте Лейтон уже позабыл те горькие дни, когда, разлученный с семьей, страдал от мучительного чувства одиночества. — Постарайся не путать его с собственным братом, Рея. Это не совсем одно и тоже. Видишь ли, несмотря на свой юный возраст Конни успел на своем веку повидать и узнать столько, сколько иному человеку не удается за всю жизнь. Такие испытания хорошо закаляют, Рея. А теперь у него есть будущее, которому здесь, в Лондоне, любой позавидует. Он ни в чем не будет нуждаться. Даже в твоем сочувствии, дорогая.

— Но может быть, ему хочется, чтобы его любили, Данте, хочется иметь семью, которая заботилась бы о нем. В конце концов, деньги — это ещё не все! — вежливо возразила Рея, но в голосе её ясно слышалось упрямство.

— Семью? А что такое семья, черт побери?! Это могут быть люди, искренне привязанные друг к другу чувством любви и заботы! А кто-то, может, назовет семьей кучку черствых эгоистов, которым на всех наплевать и у которых между собой нет ничего общего, кроме крови, текущей в их жилах! — его улыбка больше напоминала хищный оскал.

— По-моему, то, что ты говоришь, просто ужасно.

Заметив, что напугал её, капитан опомнился. Он с виноватым выражением лица притянул к себе девушку и нежно поцеловал в лоб. — Видишь ли, мою семью вряд ли можно было назвать любящей. Мой отец всегда существовал в своем собственном маленьком мирке, в котором для меня, к сожалению, не нашлось места. Бог знает, что тому виной, но он почему-то невзлюбил меня, хоть я и был единственным сыном. Извини меня за мою резкость, но так оно и было на самом деле, — из груди Данте вырвался прерывистый вздох. — Или, может быть, лучше будет сказать, что я ему просто был совершенно не интересен. А высокочтимый дедушка, старый маркиз — его куда больше волновало, как соблюдаются древние традиции нашего рода, чем какие-то глупые желания или нужды членов семьи. Никто из нас, если хочешь знать, не любил друг друга.

— А твоя мать? — мягко спросила Рея и её чудесные фиалковые глаза заволокло пеленой слез.

— Моя мать? — странно изменившимся голосом повторил Данте, как будто впервые услышал это слово. — Мама любила меня так сильно, что предпочла умереть, лишь бы не видеть меня взрослым. Дело в том, что я не подавал больших надежд вырасти достойным человеком или стать сыном, которым она могла бы гордиться. Было слишком поздно, когда я узнал, кто мой настоящий враг и то, что она никогда не была счастлива с … — у Данте судорогой перехватило горло, он откашлялся и с трудом продолжал, — Да и если честно, я тоже ничего не сделал, чтобы хоть как-то скрасить её жизнь. Думаю, в том, что случилось позже, я виноват больше всех. Если бы я мог стать ей другом! Если бы она не была такой гордой и обратилась ко мне за помощью, — забыв про Рею, Данте бормотал, как будто разговаривая сам с собой. Глаза его потемнели. Погрузившись в воспоминания, он даже не заметил, как она невольно качнулась к нему.

Он отдернул руку, почувствовав ласковое прикосновение леди Реи, и нетерпеливо запустил пальцы в густую гриву темных, вьющихся волос, которые крутыми, непокорными завитками спадали на широкий лоб. — Что она знала в жизни, кроме страданий?! Как она мучилась из-за меня, бедняжка! Иногда я гадал, что творилось в её душе в тот часто мимолетный, а порой бесконечный миг ночной тьмы, как раз перед восходом солнца. Если бы у неё хватило сил подождать, дать мне шанс измениться! Но она не смогла!

— Мы опять поссорились, впрочем, в последние дни это случалось довольно часто. Я был уверен, что она не права, вспылил и выскочил из библиотеки, даже не взглянув на нее! Она звала меня, но я не остановился. И больше нам не суждено было увидеть друг друга. Я уехал в Лондон и не прошло и двух дней, как я узнал, что произошло. Мне тогда сказали, что это был несчастный случай, шел дождь и тропинка стала скользкой. Она потеряла равновесие и упала. Все хорошо знали, как она любила бродить по скалам. Даже когда приближался шторм, она часто оставалась на берегу, взбиралась куда-нибудь на рифы и иногда часами смотрела в бушующее море. Теперь-то я понимаю, что для неё это была возможность хоть ненадолго уйти от невзгод, которые подстерегали её в жизни. Тогда-то ей, наверное, и пришло в голову, что у неё есть другой, более быстрый способ избавиться от них навсегда. Наверное, мама решила, что это и есть спасение. Я словно видел, как она стоит там, на скалах и смотрит вниз, а прибой шипит и пенится, будто злой дух в преисподней. И вот однажды на рассвете она и решилась сделать этот последний шаг, который разом положил конец всему. Ей больше не нужно было страшиться нового дня и того, что он мог принести с собой.