Тьма кромешная - [105]

«Наша Буба» – так хозяин ласково зовет свою машинку, а она отвечает ему мерным урчанием двигателя.

Прошли годы. От усов не осталось и следа, да и сам он немного обрюзг, стал тяжелее. Теперь ему часами приходится возиться под капотом и днищем машинки. Внутри у нее постоянно что-то барахлит. Компанию ему составляет хрипящий из катушечного магнитофона Бора Джорджевич: «Лутка са насловной страни-и!» Ночью «Бубе» приснился роскошный глянцевый автомобильный журнал, на обложке которого красовался он сам в интерьерах какого-то автосалона. Но в реальности на дороге он уже не привлекал всеобщего внимания, никто не оглядывался на него, когда он проезжал по городу. Он потускнел, поблек, кое-где помялся и даже обзавелся парочкой трещин на лобовом стекле. Да еще на крыше начала слезать краска! Это вообще повергло «Бубу» в ужас.

Спустя еще несколько лет «Буба» обнаружил, что его бросили. Хозяин куда-то ушел в странной пятнистой одежде и больше не возвращался. Он ржавел на улице, почти позабыв аромат асфальта и вкус бензина. Да его и не было ни на одной городской пумпе. Топливо находилось лишь для зеленых машин с буквами «ЮНА» на бортах. «Буба» затаил на хозяина обиду. Обида пожирала его – как мог он бросить свою машинку после стольких лет вместе? Он кипел изнутри, собирая все старые огорчения и бесконечно прокручивая их в памяти. А потом он узнал, что его хозяина убило под Вуковаром. Вся горечь обид куда-то ушла, осталась лишь печаль и светлые воспоминания о былых годах.

«Буба» стал никому не нужен. Выросшие дети, которых он когда-то возил каждое лето на море, продали его какому-то крестьянину в шумадийское село за семьсот марок. Пожилой сельак в неизменной, казалось, приросшей к голове шайкаче, подлатал его, но пользовался редко, лишь выезжая в город на рынок несколько раз в месяц. В городе он едва успевал уворачиваться от больших агрессивных джипов, заполонивших улицы. Очень неуютные ощущения. Каждый раз он с нетерпением ждал, когда же уже можно будет вырваться из этого бетонного ада и вернуться в тишину села, к которому он почти привык. По соседству жил ядовито-оранжевый «Москвич-2140», с которым они сдружились и вели долгие неспешные разговоры, хотя у «москвича» был чудовищный акцент и временами его лязг и скрежетание практически невозможно понять. У него вообще все скрипит и сыплется, а ведь они ровесники… Да и у «Бубы» свет фар потускнел, померк, из них как-то незаметно ушла искра, пропал былой блеск. Он расстроился, когда это заметил. Тогда же он стал постоянно слышать ритмические щелчки. Со временем они становились все громче и громче, наконец воплотившись в законченную звуковую форму – тик-так, тик-так. Это тиканье не отпускало его ни на миг, настойчиво напоминая, что обратный отсчет уже начат. «Москвич» тяготился деревенской жизнью и обыкновенно начинал ежевечерний разговор ни о чем с фразы:

– Видел бы ты Москву… Широкие проспекты, просторные площади, и везде порядок… А теперь я вожу кукурузу в селе…

– Но это лучше, чем прозябать в гараже, – возражал «Буба». – Вот, например, меня сделали на севере, мой родной завод стоял на берегу Рейна, и вокруг него росли березы. Но они растут и на Дунае. Главное, мой друг, это движение. Не важно где, главное, лишь бы не ржаветь на обочине. Я это уже давно пробовал и мне совсем не понравилось.

В ответ «москвич» лишь вздыхал.

А потом были страшные бомбежки. В воздухе ревели реактивные двигатели. Завывали сирены, небо прорезали трассеры зенитных пулеметов в тщетных попытках остановить накатывавшие с севера волны страха, воплощенного в агрессивном металле.

Спустя несколько лет крестьянин умер, а дряхлого, разваливающегося «Бубу» продали в Шабац ушлому дельцу Видое Томичу по прозвищу Киза, отдавшему за него столь скудную пачку измятых динаров, что уместнее было бы сказать – отдали даром. Старый Киза с пожелтевшими от курева пальцами перепродал «Бубу» на авторазбор, что расположился на окраине одного сремского городка.

Теперь он стоит здесь, в углу этого ангара, ожидая, когда его пустят на запчасти. Скука. Всепоглощающая, выедающая нутро скука. Не с кем даже поговорить, никто не приходит, лишь иногда заглядывает кошка, почти что котенок, которой нравится прятаться от полуденного зноя под его днищем. Казалось, совсем недавно он был чьей-то мечтой, а уже сегодня он никому не интересен, кроме бездушного механика с отверткой и разводным ключом, который только и думает о том, как разобрать «Бубу» на куски, залатав его частями других ветеранов, еще не списанных окончательно. «Какой ужас…» – думал «Буба». Как-то особо печальным утром он хотел было разогнаться и въехать в бетонную стену ангара, но искры в аккумуляторе не оказалось. Приметив эти жалкие потуги, из дальнего угла выполз раритетный «мерседес», выкатившийся из сборочного цеха еще в конце сороковых.

– Я приехал сюда из Мюнхена в шестидесятые, – прошептал пенсионер. – Дома я возил почтенного бюргера и его семейство, сюда же я привез лихого прекодринского строителя, приезжавшего к нам на заработки. Тогда много югославов работало у нас. Их называли «гестарбайтеры». Вернувшись, со мной он покорил все село и даже окрестные городки… Когда-то я мечтал о двухместном гараже и об изящной спортивной машинке из почтенного баварского семейства рядом, а оказался в обществе тракторов и комбайнов… Понимаю тебя, мне знакомо это тихое, заполняющее цилиндры отчаяние…