Тьма. Испытание Злом - [132]

Стало совсем стыдно и тошно. Захотелось умереть быстро. Но так в его летах уже не бывает.

Подошел Семиаренс Элленгааль, обнял за плечи и повел куда-то: «Я сам все сделаю».

Раньше в этой пещере жил старичок-колдун. Имени его не помнил никто, и он сам не помнил, потому что годов насчитывал под три сотни, а может, и больше – сбился в какой-то момент. Ученик, что состоял при нем, звал колдуна просто, по-семейному: «деда». Молодой паренек, сирота. Он был способным от природы, страсть способным, но денег на обучение не имел, вот и пришлось приткнуться, где взяли. Казалось бы, чему может научить полусумасшедший отшельник, видевший смысл исключительно в бессмысленном? Но когда-то, во времена давние и лихие, он был самым настоящим боевым магом, каких теперь поискать. Годы шли, воин старел, глупел, но Сила – она и в дряхлом теле Сила, только крепнет, нерастрачиваемая боле.

И когда рванула из неведомых бездн Тьма, он вдруг отвлекся от бессмысленности своей и вывалил накопленное, отдал мальчишке: иди, сыне, рази! И умер. А тот, чувствуя в себе небывалую дотоле мощь, вышел навстречу Злу. Это был лучший день в его жизни: он бил, крушил и жег незнакомую погань, рвущуюся в мир, он рвал в клочья черную пелену, он захлебывался от восторга битвы, от ощущения собственной силы… Но ликование вышло недолгим. Не было тому парню двадцати пяти лет, и колдовство съело его.

Тогда он вернулся в пещеру и съел тело «деда». И многих потом съел, кто проходил мимо. Ел и ждал, ждал и ел…

Годы шли, приходили еще мальчики, хотели спасти мир. Многим тоже не исполнилось двадцати пяти.

Как и Йоргену.

Пещера была просторной и удобной, имела две камеры. За десять лет здесь мало что изменилось, разве что пыль покрыла все кругом, и некоторые шкафы ученик опрокинул своей неповоротливой тушей. «Хорошо, клары не гадят, – подумал Йорген сонно. – А то сколько помету накопилось бы за годы Тьмы – страшно представить. Где бы мы тогда расположились? Пришлось бы на улице помирать, при всех».

Теперь же они расположились удобно, в дальнем помещении, отделенном от переднего длинным коридором и грязной полотняной занавесью на входе. У стены лежал матрас, набитый овечьей шерстью, широкий и мягкий. «В нем блохи, – пришла новая мысль. – Это уж наверняка… Кусать станут. Глупо, глупо быть покусанным блохой на смертном одре! Или они сдохли от голода за десять лет? Одна надежда…»

– Сюда! – велел Семиаренс Элленгааль. – Ложись… Вот так. – Йоргена сильно шатало, пришлось поддержать. – Рубашку давай снимем…

Сняли. Прозрачными были руки целиком, плечевые суставы захватило и уже на шею поползло.

Альв достал нож. Красивый кинжал старинной работы, с гравировкой и инкрустацией – ах, какой прекрасный кинжал!

– Будет немного больно, ты потерпи.

Йорген закрыл глаза и закусил губу, собрался внутренне – он решил, уже пора. Но Семиаренс не ударил, только самым кончиком сделал на теле несколько неглубоких царапин, на расстоянии толщины пальца одна от другой. Первая – точно на границе прозрачной и неизмененной плоти. Последующие – все ближе и ближе к сердцу. В полумраке пещеры, в неверном свете лучинки, на бледной коже были хорошо видны пять кровавых бороздок. Очень скоро их стало четыре. Йорген уходил во Тьму. Больно ему не было – было страшно.

– Мне страшно, – сказал он и вцепился Семиаренсу в рукав, будто надеялся удержаться на этом свете. – Вдруг ты не успеешь? Давай не станем ждать?

Альв сел рядом, снова достал нож. Холодными пальцами нашел то место на шее Йоргена, где бьется в жилке кровь, приставил холодное лезвие, поудобнее устроил свой локоть, чтобы не затекал, и велел:

– Спи, мальчик. Я успею, не бойся.

И от этих холодных прикосновений Йоргену вдруг сделалось хорошо и спокойно, надежно. Он пожалел, что не ладил с Семиаренсом Элленгаалем при жизни, и заснул. Он знал, что никогда больше не проснется, хотел напоследок подумать о чем-нибудь важном, но не стал.

Что может быть тяжелее ожидания неминуемой беды?

В пещере было тихо, только вода капала где-то в глубине, отсчитывая минуты. У стола валялись две длинные скамьи, но они уселись прямо на полу, рядком, в одинаковых позах – уткнувшись лбом в колени. Сидели и ждали. Молча. Ждали, когда выйдет Семиаренс Элленгааль, и хотели, чтобы он не вышел никогда.

В мыслях было пусто, в душе было черно. «Так нельзя, – сказал себе Кальпурций Тиилл, – так не провожают воинов. Надо вспомнить о человеке все самое лучшее, чтобы ему легче было предстать пред ликом богов. Таков обычай северян». Он стал вспоминать, но в голову, будто назло, лезла всякая чепуха: фельзендальские животные, скользкие ярмарочные столбы, пестрый петух по кличке Молодой Видар, лягушки, которых есть можно, и ящерицы, которых есть ни в коем случае нельзя… Потом в памяти всплыл день, когда Йоргена покусал шторб – как они сидели и ждали: что-то будет? Тогда у них оставалась надежда. А теперь – нет… Стало совсем тошно. Он вдруг поймал себя на том, что тихо подвывает сквозь зубы.

Но больше никто этого не заметил – не до того было.

Рядом, раскачиваясь из стороны в сторону, сидел Фруте, бледный как мертвец, и причитал: «Что же я дома скажу? Что я дома скажу? Так нельзя! Сделайте что-нибудь!»