Тьма египетская - [154]

66

   — Он здесь? — раздался чудовищный, ни на что не похожий голос.

Он здесь, с какой-то последней тоской подумал Мериптах. Мальчик стоял в окружении нескольких странно одетых мужчин в небольшой комнате с белыми стенами и абсолютно без окон. Прямо перед ним находился сводчатый дверной проем, закрытый сверху донизу стеной пёстрых верёвок. Голос Апопа доносился из этого проёма.

   — Пусть войдёт. — Голос был особенно ужасен тем, что вынуждал воображение дорисовывать облик своего хозяина. Апоп виделся мальчику сидящим на вознесённом под самый потолок троне с расставленными когтистыми лапами и оскаленной пастью, шириной в этот дверной проем.

Мериптах покосился на стоявших вокруг. Их груди вздымались — следствие недавней спешки или сильного волнения, понять было нельзя. Один из них поднял руку и указал мальчику — входи.

   — Он меня съест, — прошептал Мериптах, глядя ему в ледяные глаза. Тот не сморгнул, не хмыкнул, не скривил скептически рот. Мальчик обернулся к другому, но другой на него даже не смотрел. Он своей вертикальной, строго неподвижной позой лишь подтверждал непреложность царского приказа.

   — Мерипта-ах. — Звук собственного имени, выползший оттуда, ужаснул мальчика и вместе с тем он понял, что идти уже надо. Не сбежать, не отгородиться. Он сделал шаг и испугался дополнительно — как бы не переломились так вдруг утоньшившиеся и задеревеневшие ноги. Рук он не поднял, шерстяные верёвки, чуть царапая, пробежали по лбу и плечам.

Вот он и внутри.

Прежде всего трон Апопа он обнаружил слезящимся взглядом не под потолком и даже не перед собою, по центру залы, а слева, у стены. Более всего удивил мальчика, не способного уже удивляться, вид этого трона. (На Апопа он смотреть боялся, потому опустил взгляд к полу.) Деревянный ящик с белым речным песком, с наложенным на него алебастровым сиденьем. Примерно такое же устройство было у князя Бакенсети в комнате за гардеробной. Оно служило для большого и малого облегчения. Рядом с царём стояли два человека, один с кувшином, другой с полотенцами. Владетель Мемфиса справлял нужду точно в таком же обществе.

   — Мериптах, — сказал тихо человек, сидящий на стульчаке.

И тогда с усилием, как два валуна, поднял мальчик глаза на царя. Он узнал его — громадно-квадратная голова, выпуклые, под наплывом кожистых век глазные яблоки. Очень широкий рот и чуть намеченный подбородок. Это был тот же Апоп, но он же был и совершенно другой человек. Не в смысле, что двойник. К тому же это сидение на стульчаке...

   — Я долго ждал тебя, мальчик, и уже перестал ждать почти. Я отправил многих людей на твои поиски и дал им много золота, но ты пришёл сам.

Мериптах чуть вздохнул, понимая, что никогда не посмеет сказать змею, как оно было на самом деле. Но испражняющийся владыка всё понял сам.

   — Но я чувствую, что ты не стремился ко мне. Птахотеп ведь не по твоей просьбе прислал тебя сюда?

Всё ещё не имея сил говорить, мальчик просто отрицательно мотнул головой.

Верхняя губа громадного рта поднялась сразу в двух местах — так выражалось снисходительно-ироническое настроение змея.

   — Жалкий интриган Птахотеп доставил тебя в Аварис силой? Нет, скорее обманом. Правильно? Поспешил отделаться. И тайно. Это как раз понятно. Когда бы Андаду сыскал тебя в храме Птаха или перехватил по дороге, верховному жрецу было бы не уйти от обвинения в нарушении царского приказа.

Апоп с удовольствием пошевелился на своём сиденье:

   — Ты ещё расскажешь мне, как ты попал к Птаху. Не умея сберечь тебя для храма, Птахотеп решил превратить тебя из обузы, которою ты стал для него, в услугу для меня. И ведь ничего не скажешь — превратил. Я презираю его, но сейчас ему благодарен. Он ведь мог просто убить тебя. Впрочем, не надо преувеличивать его добродушие. Я думаю, что Небамону было приказано прирезать тебя в крайнем случае. А что они тебе сказали? Что увозят из города, чтобы спрятать, да?

Мериптах кивнул:

Апоп хмыкнул.

   — Ну, конечно, как иначе. Ты бы сбежал, узнав правду. Сбежал бы?

Тут Мериптах впервые сумел совладать с голосом.

   — Да. — Неожиданно это слово прозвучало громко и твёрдо, почти вызывающе.

Царь медленно, ласково кивнул:

   — Это меня не удивляет. Представляю, сколько тебе наговорили о страшном змее из дельты. Ведь в Мемфисе теперь все уверены, что я питаюсь сердцами детей, правда?

   — Да.

Царь вдруг заметно погрустнел:

   — Ты боишься меня... А если я скажу тебе, что не ем египетских детей, вообще никаких детей не ем, даже гусят, ты не перестанешь меня бояться?

   — Нет.

   — Но почему?!

   — Ты убил моего отца.

Апоп тяжело вздохнул. И начал подниматься со стульчака. Мясная глыба в прилипших волосках. Стоявшие наготове слуги, приступили к исполнению своих обязанностей. Пошли в ход и ароматическая вода из кувшина, и припасённые полотенца.

   — Превосходное изобретение, Мериптах. Что ты смотришь на меня так удивлённо? Я имею в виду этот ящик. Твои предки ещё в незапамятные времена позаботились о том, чтобы человек чувствовал себя удобно в такой ответственный момент своего дня, как испражнение. Не надо устраиваться на корточках под кустом или за барханом, как это делают охотники и бедуины. Разве можно в такой позе задуматься о великом, о благе, о чистоте? В меру своих сил я распространяю по миру это изобретение, но, ты удивишься, — выходит плохо. Люди не видят очевиднейших его преимуществ. Царь Ашшура гадит, как какой-нибудь горный дикарь. Этот ящик, да ещё тёплая клизма, вот основа здоровья, и всё это вклад Египта в культуру нашего мира. Он ценнее боевой колесницы хеттов, или... — Апоп сладко простонал, полностью покрывая тяжёлыми веками глазные яблоки... — чего-то другого в том же дурном роде.