Тьма египетская - [35]

— Оно конечно… Но как ее создашь-то! — поежился Горизонтов, впрочем с таким видом, который ясно намекал, что создать для него плевое дело, было бы из-за чего трудиться.

— Ну, уж не мне же учить вас… Я в этих делах пас! — преклонился перед ним Каржоль головой и плечами, — я пас и отдаюсь вполне вашему авторитету. Предписание ли, разрешение, благословение, или, как там оно называется… Надо только написать без недомолвок и неясностей, чтобы никаких потом недоразумений и закорючек ни с чьей стороны, ни с вашей, ни с монастырской.

— Хм?.. Оно конечно, — раздумался несколько Горизонтов, выпячивая вперед свои каучуковые губы, — только мудрено ведь это… Очень мудрено… Да скажите пожалуйста, — спросил он вдруг, — я все время думаю, причем вы-то тут? Из-за чего вы-то собственно хлопочете?

— Я?.. То есть, как вам сказать!.. Конечно, из участия к этой девушке… Я принимаю в ней большое участие, — пояснил граф, давно ожидавший столь прямого вопроса и очень о нем беспокоившийся, именно о том, что отвечать ему.

— Я вижу, что участие, — ухмыльнулся себе на уме секретарь, — да ради чего же однако?

— Собственно как ее хороший знакомый… Кроме меня, ей не к кому было обратиться…

— Тэ-эк-с… Ну, а родные ее разве останутся безучастны?… Ведь это дело, поди-ка чай, без их согласия варганится?

— Разумеется, — подтвердил Каржоль.

— Тэ-эк-с. Но почему же девица эта так уже вдруг восчувствовала сладость православия? Что ей так приспичило?

— Так… убеждение… — замялся граф, затрудняясь подходящим ответом.

— Полноте, какие тут убеждения! — усмехнулся секретарь совсем как на пустые слова. — Да и что же, в самом деле, в православии такого уж ахти-как заманчивого, особенно для еврейки?.. Вы бы ее отговорили… Пускай лучше чем-нибудь дельным займется, полезнее будет.

— Да чем же? — пожал Каржоль плечами.

— Мало ли есть!.. Пусть на медицинские курсы поступает, или в Цюрих едет. Вот на этот счет господин Шелгунов в журнале «Дело» отлично говорит… Не читали?

Каржоль на этот вопрос сделал только безмолвный жест, который в одно и то же время выражал и извинение, и сожаление, что не читал статьи господина Шелгунова. Он чувствовал, что всеми этими Цюрихами да Шелгуновами господин Горизонтов, кажись, намеревается всю душу из него выматывать, чтобы затягивать свой решительный ответ и стачку по делу.

— Не читали? Жаль-с. Нынче мало кто так дельно пишет. Так вот-с, вы бы этой девице и посоветовали глупость-то бросить, а заняться практически настоящим, реальным делом. Право-с!

— Ей теперь не до советов, — заметил граф. — Она в таком положении, что кроме крещения выходов нет.

— Что же так? Али замуж за христианина захотелось?

— Мм… да, она, кажется, предполагает выйти замуж.

— Тэк-с… Понимаем. Но в рассуждении родных-то?.. Ведь тут пойдут ой-ой какие серьезные истории!.. Вам бы лучше отстраниться загодя, коли вы человек посторонний. Чего вам путаться!.. Неприятностей только наживаете себе, ей-Богу, больших неприятностей!

— Видите ли, Митрофан Николаич, — после некоторого колебания и видя, что с ним ничего не поделаешь, с задушевным вздохом приступил к нему Каржоль. — Вы мне позволите говорить с вами совсем откровенно?

— Коли хотите, говорите…

— Ну, так вот что. Я в этом деле человек не посторонний… Госпожа Бендавид моя невеста… Я женюсь на ней.

Секретарь, конечно, не удивился, только искоса как-то прищурился на графа каким-то испытующим, оценочным взглядом.

— Без согласия ее родных, разумеется? — спросил он наконец ухмыльнувшись.

— Разумеется, — подтвердил тот. — Теперь вы понимаете?

— Понимаем-с… Как не понять!.. Цыплятинка хорошая! — лукаво хихикнул он себе под нос.

Эта «цыплятинка», и в особенности холуйски наглый тон, каким она была сказана, внутренне покоробили графа, тем более, что он уже и раньше чувствовал, как господин Горизонтов, Бог весть почему, все сильнее и сильнее забирает над ним какую-то оскорбительную доминирующую ноту, вследствие которой он, граф Каржоль де Нотрек, светский джентльмен, в некотором роде особа, должен пред этим семинарским прохвостом улыбаться и заискивать. Однако же граф не выдал своих внутренних ощущений, напротив, счел за лучшее тоже хихикнуть совершенно под лад господину Горизонтову.

— Так вот, Митрофан Николаич, — вздохнул Каржоль, ласково улещая и как бы гладя его маслеными глазами, — теперь вы знаете все. Помогите… Бога ради!

Секретарь почесал всей пятерней свою подбородную шерстину.

— Подумать надо… Дело-то ведь какое, — с ужимкой процедил он сквозь зубы.

— Что же дело? Дело самое обыкновенное.

— Хм!.. Обыкновенное… Вы полагаете?.. Такие, батюшка, дела не часто встречаются… Вам то что! Вы свое клюнули да и упорхнули отсюда, а нам-то ведь здесь оставаться… Тут жидовье гвалт подымут, а я из-за вас потом своими боками отдувайся… Эдак-то ведь нельзя-с!

— Поверьте, Митрофан Николаич, — заговорил Каржоль с благородным видом и не менее благородной интонацией, — поверьте, это уже мой нравственный долг не допустить ни до чего подобного.

— Хм!.. Не допустить… Да как же это вы не допустите?

— О, Боже мои, для человека состоятельного и притом со связями на это есть множество способов!.. На этот счет уж можете быть совершенно покойны.