Тиунэла - [8]

А мне обидно и стыдно за «пухленькую милашку», я злюсь, про себя посылаю профессора ко всем чертям и ищу другую мысль, точную, мужественную. Но вокруг меня пляшут только «с ямочками на щеках».

— Нет! — гремит Александр Иванович. — Мы будем искать Северный полюс.

— Полюс?! — Тут я привстаю и возмущенно хлопаю ладонью по столу. — В Тихом океане?

— Почему бы и нет? — прищуривается Егорин.

— Ну, знаете ли…

— Я-то знаю, а вы — нет и еще возмущаетесь. Садитесь! И профессор немедленно принялся кромсать мое невежество со страстью человека, влюбленного в свою науку и жаждущего, чтобы эту страсть разделили остальные, чтобы все встреченные им на пути становились только геологами, и никем больше.

— Один мой коллега сравнил Землю с яйцом страуса, сваренным всмятку… — продолжал он, рисуя изогнутыми ладонями в воздухе модель земного шара. — Это — прекрасное сравнение, помогающее понять, отчего ось Земли колеблется в пространстве.

Я смотрел на его выразительные руки и почти явственно видел, как модель нашей планеты, быстро вращаясь, наклоняется то в одну сторону, то в другую.

— Надеюсь, теперь вам понятно, что Северный и Южный полюсы очень неспокойны. Отклонения от нынешних полюсов в прошлом были так значительны, что, как я полагаю, Северный полюс в интересующую меня эпоху находился где-то возле теперешнего Пито-Као.

— Но если это и так, — мстительно говорю я, — то на кой черт… Простите, профессор, что нам в этом теперь, кроме, разумеется, удовлетворения любопытства? Дадите своей «милашке» конфетку, и все?

— Конфетку?! — чуть не взорвался ученый. — Но ведь ось вращения Земли изменяла свой наклон, а Солнце в основном находилось на одном и том же месте и освещало земную поверхность то так, то эдак. — Его руки показали, как это происходило.

— Допустим…

— Так вот и климатические пояса на Земле в различные времена находились не там, где сегодня, и зависели от положения полюсов и экватора.

— Дались вам эти полюса да пояса! — воскликнул я, снова заражаясь темпераментом Егорина.

— В том-то и беда, что даются они очень неохотно, мой друг. Если мы будем знать расположение климатических поясов во все геологические эпохи, то мы вернее сумеем предсказывать, где сейчас можно встретить в земле уголь или нефть и на какой глубине.

— Вот оно что! — протянул я. — Извините, профессор, я не сразу понял эту идею.

— Скажите лучше, что мне не сразу удалось… — смеясь ответил Егорин, ощупывая пальцами воздух в поисках нужного слова.

— … вбить в меня эту истину, — помог я. — Благодарю вас. Итак, есть ли смысл искать Северный полюс даже в Тихом океане?

— Есть!

— То-то. Не забывайте, что наша экспедиция комплексная. Весьма заманчиво определить также возраст Тихого океана, уточнить рельеф и геологическую структуру его дна. Уловить подводные течения. Решить некоторые вопросы палеомагнетизма.

— Неужели все это еще не сделано?

— Увы. Моря и океаны — наименее исследованная часть нашей планеты. Плавать мы научились давно — тысячи лет назад, а вот нырять всерьез только учимся. До сих пор мы изучаем морские глубины с помощью неповоротливого, медлительного батискафа, а вы в своем аквалете откроете новую страницу в технике подводных исследований.

— Заманчиво!

— Теперь несколько слов о вашем оформлении и условиях работы. — Профессор снова вернулся к письменному столу. — А вы злюка… — весело щурясь, проговорил он. — Но я тоже.

2

В наш век людям легче общаться друг с другом, чем, скажем, пяток столетий назад, и каждый из нас имеет больше возможностей для встреч. Потому я нисколько не удивился, когда среди членов экипажа экспедиции, собравшихся в Москве, встретил старых знакомых.

Командиром корабля оказался не кто иной, как Петушок, знакомый и вам. Но теперь это был уже Петр Григорьевич Венев: он возмужал, посерьезнел. Я был назначен водителем аквалета и штурманом вертолета. Третий член экипажа — инженер Алексей Алексеевич Баскин. Он работал когда-то в аэропорту. Мы его звали ходячим техническим справочником.

Потирая широкой ладонью угловатый колючий подбородок, Алексей Алексеевич внимательно вслушивался, бывало, в работу «заболевшего» мотора, а через минуту-две складывал над головой руки крестом: выключай.

— В общем, братцы мои, дело ясное, — уверенно говорил он прокуренным басом. — Моторчик надо менять.

И всегда оказывался прав. Так и остался он в моей памяти непогрешимым по части техники.

Человек он высокий и физически сильный. Перед вылетом я избегал здороваться с ним за руку: кисть после его пожатия становится будто отвальцованная и не чувствует штурвала и рычагов газа.

Его доброе лицо обветренное и загорелое. Темно-карие глаза почти всегда смотрят чуть устало и прямо на собеседника.

В экипаже вертолета имелся еще одни здоровяк — бортрадист Филипп Петрович Петренко, бывший моряк торгового флота. Лет ему под сорок, а уравновешенность и немногословие делали его старше. Ходил он осторожно, вразвалочку, постоянно опасался, как бы чего не свалить, не сломать. Раз пять Филипп Петрович объехал вокруг света, многое повидал и испытал, но рассказывать не любил.

— Так я ж все время в своей радиорубке, — отшучивался он. — Все одно что в субмарине… А вот относительно пеленгов или позывных — это помню.