Титус Гроун - [61]

– Слышишь, что он говорит? – торжествующе повернулась женщина к брату. – Ты слышал?

– А как же, слышал, – тотчас отозвался Прунскваллер. – Да, в самом деле неприятно…

Стирпайк молниеносным движением пододвинул леди Ирме стул – на его лице была написана такая преданность, такое желание заботиться о ее удобстве, что невозмутимая хозяйка дома даже открыла от удивления рот.

– Ты, значит, Стирпайк… – рассеянно произнесла она, кончиками пальцев подбирая подол платья и осторожно опускаясь на стул.

– К вашим услугам, сударыня, – бойко ответил юноша. – Что бы я мог сделать для вас полезного?

– Боже мой, что за лохмотья на тебе? Что за лохмотья, мальчик?

– Мне ужасно неловко, что при первом знакомстве с вами я облачен в столь непотребные тряпки! – воскликнул паренек, прижимая ладонь к левой стороне груди, где находится сердце. – Разумеется, что как только вы подскажете мне, где можно достать приличную одежду, я с готовностью переоденусь. Мои тряпки кажутся тем белее жалкими, когда стоишь рядом с вами – на фоне вашего роскошного бархатного пла…

– Роскошного бархатного – хорошо сказано, ха-ха! – бесцеремонно прервал юношу доктор. – В самом деле, какой цветистый стиль!

– Ну Альфред, снова ты встрял! – воскликнула женщина с упреком. – Встрял, ведь встрял, а? Да, Стирпайк, завтра я постараюсь раздобыть для тебя более подобающую одежду. Ведь ты, насколько я понимаю, останешься у нас? Только вот где ты будешь спать? Кстати, где ты вообще живешь? Альфред, где он живет? Что ты хоть натворил? Лично я полагаю, что ничего страшного. Ведь я права?

– Ирма, дорогая, о чем ты? – удивился Прунскваллер. – Я тебя вообще не понимаю! У меня сегодня был невероятно трудный день, я удалил человеку камень из желчного пузыря. Устал – у нас, врачей, вообще невероятно нервная работа. Под конец решил поиграть на скрипке. И вот – на тебе! Никакого отдыха, ха-ха…

Однако госпожа Прунскваллер, как видимо, не слишком обращала внимания на стенания и жалобы брата. Заодно она напрочь забыла о так беспокоивших ее шагах наверху. Теперь ее вниманием полностью завладел Стирпайк.

– Насколько я понимаю, ты хочешь работать у нас? – осведомилась сестра доктора, внимательно глядя на паренька сквозь стекла очков.

– Именно так. Работать у вас – мое горячее желание! – тут же пылко подтвердил поваренок.

– Но почему? Скажи, почему?

– Осмелюсь сказать, что я руководствуюсь чувством здравого смысла. И некоторыми другими соображениями. Мне кажется, что именно в этом доме, хозяева которого столь внимательные и культурные люди, я смог бы проявить себя наиболее полно. Впрочем, есть и другие мотивы, о которых мне не хотелось бы говорить…

– Ха-ха, складно говоришь! Не хватало только вспомнить что-нибудь типа «в метафизическом плане» или «с точки зрения банальной эрудиции», – язвительно вставил доктор. – Но вот что подсказывает мой рассудок, молодой человек. Вы просто решили воспользоваться первой попавшейся возможностью и улизнуть от Свелтера и тех неприятных обязанностей, которые вам, без всякого сомнения, приходилось выполнять на господской кухне. Я прав?

– Верно, – подтвердил Стирпайк мрачно.

Искренний ответ так обрадовал доктора, что он, залпом выпив очередной стакан коньяка, взволнованно заходил по комнате. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться со столь блистательной смесью подхалимства и открытости, лжи и откровенности, изворотливости и детской непосредственности.

Впрочем, сестра доктора тоже в душе была довольна новым знакомством, хотя виду не показала. Госпоже Ирме не с кем было пообщаться из более-менее приличных людей: герцогиня была крайне неразговорчивым человеком, даже нелюдимым, герцог отвечал на все вопросы сестры лекаря односложно, а его сестры и вовсе игнорировали Ирму, очевидно, полагая, что она – не их поля ягода. Не идти же ей болтать на кухню с судомойками! А этот молодой человек далеко пойдет.

Рассуждения доктора Прунскваллера шли примерно в том же направлении – по роду службы ему целыми днями приходилось мотаться по замку и его окрестностям, контактировать с десятками людей. Но в основном это были неинтересные собеседники – даже симптомы своих болезней они излагали скупым и невыразительным языком, что уж там говорить о содержательной и интересной беседе!

Ирма же думала – в самом деле, паренек ладный; ей было приятно, как Стирпайк вовремя пододвинул ей стул и что он похвалил ее платье. Не нравились женщине только глаза Стирпайка – они были хитроватыми и, как ей казалось, в них светилась насмешка над окружающими. Впрочем, с этим можно было смириться, да и Ирма не была уверена, что она не ошиблась.

Как и Альфред Прунскваллер, его сестра была умна и сообразительна, но ум ее, как и ум почти любой женщины, был отягощен суевериями. Инстинктивно она сумела угадать острый ум юноши – а женщины, как известно, всегда тянутся к ясному рассудку. Ирма Прунскваллер уже вышла из того возраста, когда выходят замуж. В свое время она могла бы обзавестись семьей, но ее суровость заставляла робеть и отступать потенциальных женихов. Однако унылое одиночество, как выяснилось, было не слишком приятной вещью в жизни.