Титаник. Псалом в конце пути - [29]

Как описать или объяснить то, что с ним происходило? Когда Джейсон вернулся в школу, между ним и остальным миром возникло расстояние, стеклянная стена, необъяснимое, холодное безразличие, не подпускавшее к нему близко никого и ничего. Он ускользал от всех взглядов. Сделался как бы невидимым. В том числе и для учителей. На него не действовали ни похвалы, ни наказания. Холодно и равнодушно он принимал хорошие оценки; отстраненно, почти презрительно взирал на директора, когда тот исполнял наказание. В Джейсоне появилось что-то неприступное и опасное, в него словно что-то проникло, подобно тому, как бродяги проникают ночью в подвал дома, чтобы устроить там пирушку. Когда он отвечал на уроке, глаза у него были темные и серьезные. Он редко улыбался, и улыбка у него была осторожная, мимолетная, как снег, она быстро таяла на его лице. Учителям не нравилась эта улыбка, они улавливали в ней неуважение, непонятное им упрямство. Джейсон ни в чем не принимал участия, ни в хорошем, ни в дурном. Да, людям было трудно понять произошедшую в нем перемену. Неожиданно он оказывался заводилой, если порой, правда редко, ему этого хотелось. Теперь уже он придумывал и осуществлял многие шалости и проказы. Он как будто не осознавал своей новой роли, как будто и не добивался ее, она была ему не нужна. Расстояние между ним и учениками по-прежнему оставалось большим, они остерегались его, побаивались, в нем было что-то безучастное, значительное и опасное. Что-то, позволявшее ему смотреть на них сверху вниз. У него была своя, особая, спокойная манера просить учеников о чем-то, часто ему было достаточно одного взгляда, чтобы заставить их повиноваться себе. Сам же он точно стоял в стороне, и было похоже, что его проделки не доставляют ему никакой радости.

За последующие два года Джейсон сильно возмужал, стал высоким и сильным.

Сам же он все еще продолжал чувствовать, будто обладает чужим запахом, будто что-то в нем отличает его от других. Только теперь это «что-то» изменилось, созрело, вылупилось и забило темными крыльями. Это была холодная отстраненность и тихое, беспросветное отчаяние. Джейсон обнаружил, что ему нравится расстояние, возникшее между ним и всем миром. Он научился манипулировать учениками, заставлять их подчиняться, и они пресмыкались перед ним. Ему было приятно, что господство над ними не требует от него никаких усилий и душевного волнения, это давалось ему легко, очень легко. И мало-помалу в нем выросло сильное, неодолимое желание бунта, почти ненависть. Ненависть к школе, к учителям, к ученикам, к тете и дяде и к их мирной маленькой усадьбе. Он всюду чувствовал себя чужим. Он бездомный и останется бездомным! Так будет правильно. Но они должны помнить о нем, чувствовать его присутствие.

Джейсон все время как будто вел войну с самим собой, чтобы проверить, выдержит ли стеклянная стена. Но она оказалась прочной. У преподавателя естествознания Сондерса, старого доброго Сондерса, сжималось сердце, когда на уроке Джейсон неожиданно вставал и задавал вопрос, посторонний, но все же связанный с темой урока и возникший у него при чтении той или другой книги; этот вопрос задавался с таким вызовом, что Сондерс с отчаянием начинал дергать себя за бороду. Своими знаниями Джейсон пользовался как оружием. На самом деле это оружие было направлено в равной степени и против него самого, но никто об этом не догадывался.

Подолгу Джейсон бывал спокоен и погружен в себя. Он отдыхал, отстранившись от всего. Но потом на него что-то находило, непонятная тревога вдруг разбивала ровную гладь, и он придумывал какую-нибудь шалость. Словно одурманенный, вряд ли понимая, что делает, он мог пририсовать усы какому-нибудь адмиралу на портрете, висевшем в холле. Или же, охваченный ледяной яростью после наказания, швырял камень в окно со свинцовыми переплетами в кабинете директора. Он проделывал то, что никому не пришло бы в голову. Однажды перед утренней молитвой он выпустил в капеллу всех белых мышей из кабинета естествознания и взорвал шутиху на занятиях хора — он не делал исключения даже для своих любимых предметов.

При этом… при этом Джейсон был молчалив, почти задумчив. Он был прилежный ученик, внимательный, старательный, и очень много занимался. Он играл на скрипке с большим рвением, чем раньше, и в его игре появилось новое звучание. Но преподаватели перед ним терялись…

Его проделки носили особый, недобрый и преднамеренный характер; Джейсона не всегда удавалось поймать на месте преступления, но почерк его угадывался безошибочно. В школе так и не узнали, кто однажды ночью срезал на розовых кустах все бутоны, отчего розы в том году уже не цвели, и никто не смог доказать, что однажды воскресным утром именно Джейсон подложил конский навоз в сосуд для причастия.

Последнее происшествие взбудоражило школу на несколько недель, свободные часы были отменены, и директор часами призывал виновного сознаться в содеянном и уговаривал свидетелей дать показания. В конце концов дело было прекращено за неимением улик. Однако с тех пор между учителями и Джейсоном началась война; теперь уже речь шла не о проделках строптивого ученика, но об открытом оскорблении ценностей, на которые опиралась эта уважаемая школа, ценностей, являвшихся краеугольным камнем самого общества, самой Британской империи. Подобные происшествия могли повредить репутации школы, так как родители неизбежно должны были узнать о них во время каникул.