Тит Беренику не любил - [38]

Пусть сдохнет.

Несколько дней подряд она уезжает в лощину, где когда-то стоял Пор-Рояль, а телефон оставляет дома, чтобы не было искушения отвечать, — бродит там по аллеям, старается не выбиваться из русла. Не хватало еще, чтобы из-за них у нее снова сердце стало разрываться от боли. Ходит-ходит, а слова эсэмэски сами собой возникают в уме. Она ускоряет шаги — уловка, все равно что завязать себе глаза. Что сделала бы на ее месте та, другая, Береника? Ничего, говорят ей, она ни за что не пошла бы. Как знать, возражает она, никто не может знать… и спорит до тех пор, пока ей кто-нибудь не скажет: раз уж эти вопросы не дают ей покоя… то почему бы ей самой не сочинить такую пьеску, ведь и Расин вполне мог бы продолжить свой сюжет. Умирающий Тит зовет Беренику: пойдет она или нет? По крайней мере, это ей ощутимо помогло бы; вот уже год, как Тит ее бросил, а она до сих пор не может сказать, что помогает лучше: Расин или вязание, в которое так хорошо вплетать и горести и дни; друзья уже спрашивают, стала ли она крупным специалистом по семнадцатому веку, а она улыбается — нет, просто она жует стихи Расина, как какие-нибудь успокоительные листики, и отдается на волю событий, на волю истории — как большой, так и малой. Что ж, хорошо, говорят ей, ты нашла утешение.

До этой ночи, в общем, так оно и было.

Прилетают все новые сообщения, с разных номеров, она читает — все то же: «Приходите, пока он не умер», то с запятой, то без, — может, это и не ошибка, а их единственный способ разнообразить призывы. Каждый раз ее пальцы мгновенно спешат все стереть, но она опасается, как бы однажды не дрогнуть. Интересно, Империя хоть одно сообщение написала сама или другие пишут за нее? Ей, видно, нестерпимо больно — Береника рада. Однако же стереть слова с экрана не значит их забыть. Есть данность. Тит умирает. Тит ее зовет. Тит ждет. И не думай, советуют ей, не то снова увязнешь. Есть и другой аргумент: все, на что потрачено столько сил, пойдет насмарку, потом придется начинать сначала. Она раздумывает: о потраченных силах, и неужели правда все сначала… Прочны ли знания, нажитые в несчастье, или разлетаются, как пойманные мухи, стоит разжать кулак — раз, и нету?.. Пока что ей известны только чувства, идущие по нарастающей, а не в обратную сторону. Он умирает, он ее зовет, он ждет. Страсть к Титу в Беренике не остыла, соблазн слишком силен, она решила не гасить огонь. Лучше сдохнуть. Никому ничего не сказав, в уме расписывает сцену, как хореограф — все прыжки, передвижения танцоров и все фигуры будущего танца. Она не станет плакать — только смотреть, каково будет им… У нее-то есть опыт, так пусть теперь терзаются они. Они еще не знают, что это значит: потерять его, а для нее это повторная потеря, которой не сравниться с первой. Потом сядет к его изголовью, поглядит, что с ним стало: большой и сильный Тит иссох, истаял. Нет, Береника никогда не сможет так жестоко наслаждаться местью. Нет, я не Береника.

Она звонит. Ей открывают. Сама Империя. Она стоит спиною к свету, Береника дорисовывает в уме ее лицо — такое, каким когда-то видела на фотографиях. Они машинально протягивают друг другу руки, но в последний момент Империя свою отдергивает и роняет. Не прикасаться к тому, чего касался он. Империя и Береника стоят лицом к лицу, не говоря ни слова, а Тит простерт на ложе в спальне, и что там нависло, балдахин или развязка трагедии, над их безмолвным поединком? Неужто ненависть и кара бесконечны?

По одному подходят дети Тита, тесным полукольцом выстраиваются в тылу, Империя и ее дети — большая семья, Береника пред ними — в весе пера. Им любопытно, после стольких лет, после таких страстей, взглянуть на эту штучку. Они и смотрят, взвешивают, но не так легко определить, кто из двоих сильней и кто кого боится. Взлетают и схлестываются в воздухе немые вопросы, сплетаются невидимыми арканами и бессильно опадают, оплетая и связывая Беренику с Империей. Которую из них Тит должен был выбрать? Даже его единственная дочь не уверена, хотя столько раз воображала себя на месте и той и другой, сокрушалась об участи женщин, о том, что мужчинам нужно все сразу и вперемешку — то супруга, то возлюбленная, и мать, и дочь, блондинка и брюнетка, то Береника, то Империя, — и проклинала отца. Они опускают глаза. Вопреки ожиданиям, они не чувствуют к ней лютой, безоглядной ненависти и внутренне корят себя: ведь как-никак Империя им мать, и они помнят ее слезы по ночам и по утрам. Мало того, им не претит идея, чтобы две женщины сидели вместе у отцовского ложа и он мог перед смертью быть рядом с обеими. Что, в самом деле, тут дурного? Размыкая тяжелые веки, он видел бы худышку Беренику и плотную Империю. И даже если бы он перепутал их, теперь уже не важно. Позвал бы их: «Империя», — глухим и хриплым голосом, «Береника», — чуть громче. И они подошли бы к широкой кровати, взглянули на него, друг на друга, с опаской. Потом легли бы на эту самую кровать, одновременно с двух сторон и не давая волю спешке, чтобы не получился пошлый водевиль. Справа Империя, а слева Береника, и Тит меж двух любимых женщин, наконец-то, в двойном объятии перенесется в смерть. Вот, кажется, сейчас один из сыновей соединит их руки буквой V — конец вражде, победа без победителей. Но вдруг губы Империи пошевелились, что-то метнули, изрыгнули. Ни Береника, ни родня не успели понять, что за сгусток ярости сорвался с них, да и какая разница. Империя резко развернулась и ушла из прихожей.