Тисса горит - [212]
— Падение на одиннадцать пунктов.
— Вот видите! Я могу вас успокоить. Перевернись австрийские рабочие тысячу раз через голову, и то ничего страшного не случится. Между нами говоря, венгерская крона на днях тоже покатится вниз. Головой ручаюсь за это! Уже с неделю я только тем и занят, что продаю кроны. Как это вам нравится? А это ведь только начало. И должен вам сказать, уже совершенно конфиденциально, солидные люди считают, что немецкая марка… Крупные немецкие финансисты играют на понижение. Подумать только, Вайс, если немецкая марка!.. По мне, тогда пусть хоть провалится вся Австрия! Германия… Немецкая марка… Но если, вопреки здравому смыслу, австрийские рабочие все же предпримут что-либо, — что они нам могут сделать? Садимся в автомобиль и проводим несколько дней на Семмеринге. Или сделаем экскурсию в Берлин — для рекогносцировки. Что вы на это скажете? Берлин — это блестящая идея, не так ли? А пока что пойдем в кафе «Габсбург», выпьем по бокалу шампанского.
— По утрам я не пью.
— Надо приучиться.
Многие торговцы, рано утром закрывшие свои магазины, около полудня их открыли вновь.
В городе спокойно. Безветренно. В воздухе тепло. Легкие облака, заслоняя солнце, почти касаются крыш зданий.
Первые колонны подошли к бульвару часам к двум. Вышли в рабочих блузах, прямо от станка. Не переоделись, не умылись. По боковым улицам стягивались они к центру города — к городу господ. Без знамен, без музыки, без пения. Торопливо. Десятки тысяч. Сотни тысяч.
Под их твердым шагом земля гудит, как перед землетрясением.
— Скорей! Скорей! Скорей!
По проспекту Алзер, по Мариагильфе головные отряды стягиваются к бульвару. Перебитые стекла зеркальных окон ресторанов, драгоценности ювелирных магазинов, втоптанные в грязь, — таковы следы их пути.
Под натиском то тут, то там срываются с петель двери. Сотни рук разбрасывают по мостовой куски роскошных материй: бархат, шелк, коробки кружев, серебро, золото, бриллианты… И тысячи ног топчут драгоценные вещи.
Скорей! Скорей!! Скорей!!!
Камни с треском летят в зеркальные окна. Топот шагов заглушает звон разбитых стекол. Растоптанные столики валяются вверх ножками.
На мостовой — осколки перебитой посуды. В ярости топчут деликатесы гастрономических магазинов. Обувь набухла от шампанского и токайского, потоками льющегося по мостовой.
Женщины! На их лицах бедствия войны и нищета мира. Истощенные, преждевременно состарившиеся. Глаза лихорадочно горят. Под глазами черные круги. С серьезными лицами, словно творя суд, топчут они эти недосягаемые, бесценные сокровища продуктовых магазинов.
— Лиза! Лиза! Знаешь ли ты, что ты топчешь?
— Хоть бы только раз, один-единственный раз довелось бы мне поплясать вот так на шее жравших это добро! Из-за этих… моего мужа под Добердо угнали!
— Бери вон ту коробку!
— Не смей трогать, Тереза! Ногами! Только ногами! В мусор… Если когда-нибудь…
Скорей! Скорей!! Скорей!!!
Через десятки улиц движутся массы, заполняя бульвар.
Здания остались те же, но лицо бульвара изменилось, его как будто покрыли огромным черным ковром.
Мостовая грохочет. Дома дрожат.
Черная волна катится к военному министерству. Вот остановились. Вот движутся вновь. Задние диктуют темп.
Скорей! Скорей!! Скорей!!!
Людская волна захлестывает уличное движение. Остановились трамваи. Автомобили, не успевшие во-время удрать, остаются растерзанными на месте.
— Долой правительство Зайпеля!
Смерть!..
Все тонет в грохоте землетрясения.
Женщина с широким лицом и большой грудью привязывает ярко-красный головной платок к стягу флага на здании парламента. Гремит:
— Ура!! Ура!!
— Перед парламентом…
— Отто Бауэр говорил с этого балкона и кричал «ура» Советской России.
— Коммунисты!..
— Правительство подает в отставку…
Скорей! Скорей!! Скорей!!!
Первая колонна подошла к военному министерству и движется дальше, безостановочно. Несколько человек забрались на памятник Радецкого и оттуда приветствуют толпу.
Долговязый парень влезает на бронзовую лошадь монумента. Он садится позади Радецкого, рассчитывая рассмешить толпу. Напрасно. Никто не смеется. Толпа движется дальше.
Скорей! Скорей!! Скорей!!!
Вперед! В бешеном упорстве опущены головы. Гнев порой ослабевает, уступая место какой-то великой печали и безнадежности. Если бы кто-нибудь преградил им дорогу, они растоптали бы его насмерть. Если бы правительство выставило против них вооруженные силы, они у солдат вырвали бы внутренности. Если бы кто-нибудь указал им, где их невидимый враг, они задушили б его голыми руками. Но враг притаился. Не видно и вождей. Маленькая горсточка коммунистов затерялась в толпе. Самое большее, что удастся им, это кое-где переключить отчаяние в действие. Но руководить всей толпой они не в состоянии. Социал-демократическая партия стоит на страже, «дабы серьезных нарушений порядка не было».
Головные отряды устали. Но задние продолжают подгонять.
Скорей! Скорей!! Скорей!!!
Из окон «Гранд-отеля» летят на мостовую тяжелые зеркала, фаянсовые вазы, золоченая мебель.
Кривой скуластый рабочий забрался на газовый фонарь и что-то кричит оттуда. От напряжения лицо его налилось кровью. Но голос его тонет в общем гуле, и рука, указывающая на площадь Шварценберга, опускается.
