Тисса горит - [200]

Сердце Петра так ныло, словно в него нож воткнули. Почти с ненавистью думал он о Вене, куда он должен был теперь бежать. С боязнью думал он теперь о той обстановке, в которой ему придется там жить, чужими казались товарищи, с которыми ему предстоит работать. И с чувством горечи и зависти отрывался он от тех, кто может работать здесь.

Он не заметил, сколько прошло времени после его прощания с Секерешем до той минуты, когда в дверь постучал Тереш. Он не заметил даже, что свеча догорела и погасла.

— Что же это вы в темноте сидите, товарищ?

Петр что-то пробормотал в ответ. Тереш зажег новую свечу и бросил на диван старенький чемодан.

— Здесь вы найдете все, что вам нужно: костюм, белье, ботинки. А вот вам паспорт и деньги. Из квартиры выйдете без вещей. А вот по этой бумажке, — смотрите, не потеряйте ее, — на вокзале в камере хранения получите ваш чемодан. В нем кроме старого белья ничего не будет. И то для видимости. Нельзя же ехать без вещей. По совести говоря, я был бы счастлив, если бы вы уже испарились отсюда. Мы переживаем тяжелые дни. У Кенде, — того, что одолжил вам пальто, — у Кенде сегодня был обыск. Ничего не нашли, но его все же забрали на улицу Зрини. Вот вам ваш паспорт.

Петр взял паспорт и положил его в карман, не взглянув даже в документ. Тереш удивленно посмотрел на него, но промолчал.

— Поезд отправляется завтра утром, в десять тридцать… С Западного вокзала, — сказал он после минутной паузы. — Вот вам деньги, товарищ.

— Спасибо, — ответил Петр. — Когда же я должен ехать?

Тереш снова удивленно посмотрел на него.

— Утром, в десять тридцать, с Западного, — говорил он. — Завтра в это время вы будете уже в Вене, товарищ Ковач. Там наконец отдохнете как следует.

— Я предпочел бы работать, — нервно сказал Петр, прислонившись спиной к стенке и в упор глядя на Тереша.

Тот сидел на диване и играл со стоявшей на стуле свечой.

— В Вене работы хватит, — сказал он тихо.

— Знаю. Но меня больше тянет к венгерскому движению, — упрямо, почти враждебно ответил Петр.

Тереш с удивлением посмотрел на своего гостя.

— К венгерскому движению? — с удивлением переспросил он. — Ладно. Вам охота работать в венгерском движении? — повторил он. — Отлично! Ваше желание напомнило мне одного дорогого товарища, от которого я многому научился. Он был убит на берегу Тиссы в день падения диктатуры. Фамилия его была Немченко. Рабочий из Харькова. Он попал в плен в Венгрию еще в четырнадцатом году. Мы с ним служили в Красной армии в одной роте. Рота состояла из крестьян, и наши ребята высмеивали его за плохое венгерское произношение. Он не обращал на эти насмешки никакого внимания. Пусть их смеются, лишь бы слушали! И мы, сами того не замечая, прошли с ним целую школу. Так вот, товарищ Ковач, минуту терпения! Это относится к вам. Этот самый Немченко не раз горячо нам доказывал, что, сражаясь на берегу Тиссы с румынами, он, собственно говоря, защищает Харьков от стоящих на Волге русских белогвардейцев. Тогда нам это казалось смешным. Но я думаю, товарищ Ковач, что вы вполне согласны с товарищем Немченко, защищавшим свой родной город у Тиссы?

Тереш говорил просто, но убедительно.

— Скажите, товарищ Тереш, — сказал наконец Петр, — знали вы товарища Пойтека? Даниила Пойтека.

— Фамилию слыхал, но лично встречаться не приходилось.

— Жаль.

— Жаль, — согласился с ним Тереш.

Утром скорым поездом Петр покинул Будапешт и к вечеру уже был в столице Австрии.

Переполох, вызванный королевским путчем и мобилизацией соседних государств, значительно облегчил переправу через границу. Звучит парадоксом, но особо строгий контроль помогал делу тех, кто хотел проскользнуть. Бесчисленные отряды охотились за самыми разнообразными «путешественниками». В эту работу было невозможно ввести ту систему, которая была установлена двухгодичным режимом консолидированного белого террора.

Петр ехал с фиумским паспортом. В те дни это было еще редкостью. Дипломатическая война Италии и Югославии за Фиуме — этот единственный морской порт «исторической» великой Венгрии — была в самом разгаре. При данной ситуации лучшего паспорта Петр даже желать себе не мог. Он прекрасно мог говорить по-венгерски, и все же считался иностранцем, гражданином «иностранной державы», не имевшей никакого касательства к королевскому путчу.

Петр ехал во втором классе. Кроме него на щегольском кожаном диване только что отделанного купе сидели пожилой господин и немолодая дама в трауре.

Пожилой господин был, видимо, словоохотлив.

— Вы, сударыня, если я не ошибаюсь, в трауре? — обратился он к своей спутнице.

Та утвердительно кивнула головой.

— Ребенок или муж?

— Мой сын.

— Ужасно! — сочувственно вздохнул толстый господин и высморкался в огромный сверкающий белизной платок. — Катастрофа или болезнь?

— За отечество, — ответила женщина в черном, прикладывая к глазам носовой платочек.

— Ужасный удар! — сочувствовал господин. — А с чьей стороны, разрешите спросить? В королевских или в национальных частях?

— В войсках законного короля, — ответила дама неожиданно строгим голосом.

— Правильно! Весьма правильно! — поощрял господин. — Выдать короля врагу?! Передать пленного короля на английский монитор?! Я бы рассмеялся в глаза тому, кто еще несколько дней назад посмел бы утверждать о возможности подобного поступка со стороны венгерской нации, всегда славившейся верностью королю. А теперь… стыдиться должны мы, стыдиться! — обращаясь уже прямо к Петру, говорил он. — Короля, законного короля…