Тишина - [88]

Когда я смогла слышать и видеть, в общем хоть как-то воспринимать окружающий мир я обнаружила, что всё стало каким-то другим. Вроде бы ничего не изменилось, но что-то неуловимо исчезло, и от этой потери не было грусти, только счастливое умиротворение. Любимый подмял меня по себя. Он всё ещё тяжело дышал, его кожа была покрыта бисеринками пота, а сердце бухало, как молот. Я провела пальцем по его ключице, любуясь, как капельки из крохотной бусинки превращаются в мокрую дорожку от моего прикосновения. Мне была так хорошо и спокойно. Наконец я могла наслаждаться, смотря на любимого мужчину, изучать каждый изгиб его тела, каждую венку под слегка загоревшей покрытой светлым пушком кожей это было так завораживающе. Думки проносились в моём мозгу быстро, проскальзывая и сменяясь новыми, столь же приятными.

Супруг устроился на боку, боясь придавить меня и подпёр щёку кулаком, чтобы столь же бесстыдно разглядывать меня. Но стоило этой мыслишке попасть мне в черепушку, как она разбередила временно забытое чувства стеснения, мне захотелось скрыть свой мягкий живот и полную грудь, ведь не смотря на скудное питание и постоянное движение я не была сухопарой как Кара, я все равно была пухлой словно сдобная булка. Укрыться было нечем, и я завозилась, пытаясь заползти обратно под любимого, так хоть меня невидно будет, да и тяжесть его тела была мне приятна, я чувствовала себя тогда маленькой и хрупкой, какой отродясь не была.

— Тебе холодно? — спросил Герман, но увидев мой бегающий взгляд и горящие ланиты, а они точно были алыми, я это чувствовала, он хищно улыбнулся, — Э, не, я хочу тебя видеть. Ты самая необыкновенная женщина на свете. Как часто я представлял, какая ты, но моё скудное воображение не в состоянии было показать мне такое великолепие, — он ласково провёл ладонью по моему боку от груди до бедра, — это же совершенство!

Стыд смешивался с любопытством, удовольствие от его слов с неверием, рождая во мне сумбур, от которого засосало под ложечкой. А он продолжал смотреть на меня, касаясь то там, то здесь, теперь он был искуситель и соблазнитель, а я жертва. Когда я уже не знала, куда деться от смущения, он тихо засмеялся и прижал меня к себе:

— Я тебя люблю, — от его голоса у меня на затылке забегали мурашки, — ни в одном фантастическом сне я не сумел бы представить какая ты красивая и как с тобой хорошо. Замерзаешь?

Не дожидаясь ответа, он пошел к кровати, принёс одеяло и выключил светильник. Затем повернув меня к себе спиной укрыл нас и крепко обнял. Сейчас я была без прикрас самым счастливым человеком на свете. Мне было так спокойно, уютно и тепло лежать в его коконе объятий.

58

Утро наступило немилосердно быстро. Никогда раньше мне не хотелось, чтобы ночь длилась вечно, но это были лишь мечты. Сладко потянувшись, я почувствовала, как руки любимого поглаживая, поднимаются от моих бёдер вверх, разжигая уже, казалось бы, подернутый дымкой давешний огонь.

— Какая же ты сладкая с утра. Так бы и съел тебя, как конфету, — прорычал он мне на ухо.

Развернувшись, я оказалась с ним нос к носу, куда не преминула его чмокнуть. Вчерашняя ночь сняла множество преград, как часто мне хотелось его коснуться, погладить или поцеловать, но что-то меня останавливало, сегодня этого не было и в помине, я была уверена, что меня не оттолкнут, а наоборот.

— Вот ведь кошка, — и он потёрся своим носом о мой, — так бы и лежал с тобой тут пока не пришла бы Кара или не вернулся Риши, но нельзя. Надо подниматься!

Поднявшись, он включил лампу, и я могла созерцать, его. Что это был за мужчина! Он был прекрасен. Литые мышцы перекатывались под кожей как у молодого скакуна. Высокий, ладно сложенный, с широкими плечами, узкими бедрами и длинными ногами. Но всё же и ему было не чуждо смущение — все время, одеваясь, он, старался быть ко мне спиной, это не укрылось от моего взгляда. Не дело, чтоб ему можно было меня смущать, а мне нет. Я встала и подошла. К тому моменту он натянул штаны, надел ботинки и собирался надевать футболку. В тусклом свете диодов шрамы виделись белее, выступая яркими полосами. Герман замер, когда я подошла, и не смел, пошевелиться, похоже, он даже перестал дышать. Возможно, он боялся, что мне будет мерзко смотреть на него. Как он был не прав, была ли это любовь или так бы его воспринял любой другой мне не ведомо, но для меня он был лучше всех. Слегка касаясь, я очертила один из шрамов, муж тихо выдохнул.

— Не стоит… я понимаю, что смотреть на это не… — я закрыла ему рот пальцами и поцеловала другой шрам, а потом прижалась к нему прислонилась скулой туда где билось отважное, но скромное сердце. Как мне объяснить ему, что единственные чувства, которые испытываю это любовь, жалость и кровожадное желание порвать тех, кто смел, причинить ему боль. Вот, наверное, их я бы расстреляла без сожаления, порвала на мелкие кусочки голыми руками. Наконец отпустив, его я нашла блокнот.

— Я тебя люблю, и для меня всё в тебе прекрасно, — написала я. Вот теперь пришел его черёд краснеть, он опустил очи, и щёки его залились багряным румянцем. Пристально посмотрев ему в глаза, я скользнула ладонью по его грудной клетке, прессу и принялась искать одежду. Он прав, я бы тоже не выходила из землянки вновь и вновь познавая то новое, что открылось ныне передо мной — купаться в любви и в неограниченных количествах дарить её любимому, и навсегда забыть Общества, повстанцев и борьбу, но так не бывает — нельзя закрыться от мира, как бы ты не пытался он всё равно вломится в твою счастливую жизнь, руша и круша всё на своём пути. Значительно разумнее строить своё хрупкое счастье с учетом реалий, тогда уж вернее, что оно выстоит в те шторма, которые приготовила тебе судьба.