Тиран - [19]

Дионисий, сражавшийся на левом фланге вместе с воинами из Братства, ударом копья с первой же попытки поразил находившегося перед ним предводителя мавров — рыжеволосого и голубоглазого бербера с Атласа — и рассек мечом его товарища, бросившегося вперед, чтобы отомстить за соплеменника. И хотя становилось все более явно, что противник несет весьма ощутимые потери, Дионисий продолжал кричать своим воинам:

— Держите строй! Сомкните ряды! — и бил копьем по щитам тех, кто слишком выбивался из строя, побуждая их таким образом снова встать на свое место.

Сопротивление карфагенской армии, ожидавшей встречи с уставшими, отчаявшимися людьми, приняло форму затяжного боя с сиракузскими гоплитами[12], неприступными, как утесы. Когда же был сражен военачальник карфагенян и враги растоптали его, армия стремительно обратилась в бегство.

Диокл, ощутивший уверенность в победе, приказал своим людям преследовать противника, более не заботясь о поддержании целостности фаланг. Для жителей Гимеры с каждым поверженным врагом повышались шансы на сохранение их города. Поэтому они с особым рвением предавались истреблению карфагенян, совершенно не заботясь о боевой дисциплине. И, видимо охмелев от этого кровопролития, они не заметили, как Ганнибал Гиско произвел переброску своих войск на левом фланге, сосредоточив их ниже по склону холма.

Зато на это обратил внимание Дионисий: он приказал дать сигнал на отход войск. Диокл, уже считавший, что лагерь противника у него в руках, бросился к нему, яростно крича:

— По какому праву ты отдал распоряжение трубить отступление? Я велю схватить тебя за неповиновение, я тебя…

Дионисий, не дав Диоклу окончить фразу, с размаху ударил его кулаком по лицу. Тот рухнул на землю, а Дионисий приставил свой меч к горлу трубача, переставшего было оглашать окрестности звуками своего инструмента, и спокойно приказал:

— Продолжай.

Снова зазвучала труба, и ей начали вторить другие. Воины попытались вернуться под знамена, установленные по распоряжению Дионисия посреди лагеря под прикрытием отряда. Одним удалось снова встать в строй, но других, и их было немало, окружили и прикончили, прежде чем они оказались в безопасности, среди товарищей. Диокл, наконец осознав, что события приняли трагический оборот, тоже стал прилагать невероятные усилия к тому, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. Так или иначе, по истечении часа ему удалось восстановить боевые порядки и начать отступление в сторону города.

Жители Гимеры, уже принявшиеся было ликовать по поводу грядущей, по их представлениям, победы, теперь наблюдали с башен, не будучи в силах что-либо предпринять, как в засаде, устроенной Ганнибалом, гибнут их сыновья. Когда армия проходила через Восточные ворота, повторилась грустная картина, всегда сопутствующая возвращению воинов с поля боя: отцы, матери, жены и невесты столпились вдоль дороги, с тревогой пытаясь разглядеть своих родных и близких среди идущих, намеренно снявших шлемы, чтобы их легче было узнать. Ужасно было видеть, как по мере продвижения уцелевших на лицах горожан угасала надежда. При этом отчаяние одних представляло собой разительный контраст с радостью, охватившей других, разглядевших в строю сына или мужа, целого и невредимого.

По призыву военачальников все собрались на агоре. Прибывшие туда же старейшины торжественно-скорбно известили о том, что насчитано три тысячи павших на поле боя. Весь цвет юношества скосила беспощадная смерть, тела молодых воинов лежали на равнине, оставленные на милость варваров и одичавших собак. Каждый раз в ответ на произнесенное имя не следовало отклика, но раздавался пронзительный вопль. Рыдания матерей звучали все громче и громче, постепенно превращаясь в траурный хор. Часто оказывалось, что погибли и отец, и сыновья, — и целые семьи навсегда лишались возможности продолжить род. Не отозвались также триста пятьдесят воинов из сиракузского войска.

Дионисий добровольно вызвался вести переговоры с карфагенянами о выдаче пленников, в случае если таковые имеются, и о перемирии, необходимом для выноса павших. Диокл, несмотря на всю свою ненависть к нему, вынужден был отдать должное его мужеству и одобрил эту инициативу.

Дионисий выступил через Восточные ворота в сопровождении двух старейшин, безоружный, с непокрытой головой, но в доспехах и наколенниках. Парламентеры отправились прямо туда, где среди равнины Ганнибал Гиско велел возвести себе шатер: полководец восседал на позолоченной скамье и раздавал награды наиболее отличившимся в сражении наемникам.

Карфагенский военачальник оказал Дионисию весьма холодный прием и, прежде чем тот начал разъяснять суть своих предложений, объявил через толмача, что ни о каком перемирии и речи быть не может, так как он явился, чтобы отомстить за своего предка Гамилькара, а потому мира не будет до тех пор, пока не будут истреблены все жители Гимеры.

Дионисий, подойдя почти вплотную, указал рукой в направлении объятого мертвящей тишиной поля брани и произнес:

— Там, среди павших в бою, покоятся четверо моих друзей, воины моего отряда. Я должен забрать их тела: мы поклялись в том друг другу. Если ты позволишь мне хотя бы это, я пощажу твою жизнь, когда ты будешь наконец повержен.