Тиран - [117]

— С луканами? — перебил его Филист. — Я не ослышался? Ты хочешь заключить союз с варварами против греческого полиса? Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

— В полной мере. И не досаждай мне этими националистическими глупостями. Спартанцы заключали союз с персами против Афин, чтобы выиграть Великую войну, а регийцы как-то раз объединились с карфагенянами против нас, во времена Гелона…

— Однако когда персы пожелали распространить свою власть на греческие города в Азии, спартанский царь Агесилай высадился в Анатолии и атаковал их… Однако все это не столь важно. Ужасны перемены в тебе, они огорчают меня и причиняют душевную боль. Куда подевался тот юный герой, которого я знал? Заступник бедных перед аристократами. Бесстрашный воин, защитник эллинов, неумолимый враг карфагенян. Мститель за Селинунт и Гимеру.

— Он здесь, перед тобой! — воскликнул Дионисий. — Может, я не сражался с варварами всего несколько месяцев назад? Не ноет ли до сих пор мое тело от ран, полученных в Тавромении? Может, я не служил родине? Не сделал ее более великой и могущественной, заставив всех бояться ее и уважать? Афиняне заискивают перед нами, спартанцы тоже. Нам завидуют в связи с нашим богатством и силой, а кто этого добился? Отвечай, ради Зевса! Кто всего этого добился?

— Ты, конечно, но еще и твой брат Лептин, тысячу раз рисковавший жизнью, чтобы выполнить твои приказы, и Иолай тоже, никогда не покидавший тебя и всегда в тебя веривший, и Дориск, убитый в своей палатке, и Битон, ужасной смертью погибший в Мотии, и я тоже. Да! Знаю, я поклялся последовать за тобой даже в царство мертвых, если потребуется. Но не проси меня об этом, Дионисий, не проси меня заключать союз с варварами против греков. Это противоречит моей природе, тому, во что я верю. И твоей тоже — разве ты не понимаешь? Твоя единоличная власть для греков — это вопиющая несправедливость. До сих пор с ней мирились, потому что ты выступал как защитник эллинов от варваров. Но если ты заключишь союз с луканами против Регия и Союза италиотов, тебя покроют бесчестьем, тебе станут плевать вслед, в глазах всех ты будешь выглядеть чудовищем.

— Ну и пусть! Я не нуждаюсь в их одобрении.

— Ошибаешься. Никто не может жить без уважения себе подобных, помни об этом!

Дионисий, меривший пол комнаты огромными шагами, резко остановился посреди нее и посмотрел на него бешеными глазами.

— Я отлично могу продолжать двигаться вперед и один. Важно лишь победить. Если добьюсь успеха — меня станут восхвалять, потому что я всем буду нужен. А я сумею победить — с твоей помощью или без нее. Я жду ответа.

— Без нее, — ответил Филист. — Ты победишь, если сможешь, без моей помощи.

— Отлично. Значит, я знаю, на кого могу рассчитывать. Прощай.

Филист склонил голову, потом взглянул на него с нежностью.

— Прощай, Дионисий, — промолвил он. И направился к двери.

— Погоди.

Филист обернулся, словно надеясь на то, что что-то может еще измениться.

— Лептин не должен ничего знать пока. Ты дашь мне слово?

— Слово? Ты уже давно не веришь ни в слово чести, ни в клятвы.

— Если их приносят друзья, верю, — возразил тот тихо.

— Я даю тебе слово, — сказал Филист и вышел.

27

Союзнический договор, о котором отказался вести переговоры Филист, все же заключил мессинский посол Дионисия, и на следующее лето луканы огромной армией высадились у Фурий, греческой колонии, полвека назад воздвигнутой на месте разрушенного Сибариса. Лептина тем временем отправили вместе с флотом в Тирренское море, наказав ему курсировать вблизи Лаоса. Дионисий обещал ему, что его войска прибудут с востока через горы, чтобы атаковать силы Союза, захватившие территории дружественных Локр.

Жители Фурий дали луканам весьма решительный отпор; видя, что противник удаляется в горы, они, вместо того чтобы ждать армию Союза, выступившую из Кротона, бросились в погоню.

Они поднялись вверх по долине Каракса до горного хребта и, обнаружив, что путь свободен, спустились с другой стороны и двинулись к Лаосу, возвышавшемуся на берегу. Но когда они достигли неглубокой равнины между горами и морем, их ждал неприятный сюрприз. Луканы оказались не перед ними, а позади них. Их было десятки тысяч — все при оружии, коим в достатке располагали их племена. Они спускались в долину с боевым кличем, потрясая мечами и копьями. Фурийцы поняли, что попали в ловушку, и построились в каре, готовясь сопротивляться до последнего. Но численное превосходство врага было столь огромным, что вскоре битва превратилась попросту в резню.

Отряду из примерно четырех тысяч воинов удалось взобраться на вершину холма, откуда они продолжали отражать атаки варваров. Остальные несколько тысяч, со всех сторон окруженные на берегу, не имея возможности спастись, увидели, как позади них внезапно появился греческий флот, и, бросив оружие, устремились вплавь к кораблям.

Но вопреки их надеждам это оказался не регийский флот, а сиракузский, прибывший туда как раз для того, чтобы захлопнуть ловушку с моря. Однако вид этих несчастных, истекавших кровью, барахтавшихся в воде и отчаянно искавших спасения, потряс Лептина. Он понял, что это варварская армия истребляет греков из Фурий на берегу, на мгновение перед глазами его снова пронеслась ужасная картина произошедшего у берегов Катании, когда карфагенские моряки протыкали трезубцами его воинов, пока те пытались вплавь достигнуть берега, и он закричал что было силы: