Тиран - [6]

Пассажир неожиданно быстро добрался до плывущего, но тот вздумал сопротивляться, возможно, испуганный прикосновением; или же он решил, что за ним явился сам Посейдон. Пассажир прикрикнул на него, взял всей горстью за длинные волосы и потащил к кораблю. Сопротивление человека делало их положение опасным, но вот, наглотавшись воды, он перестал сопротивляться, и пассажир подтащил его к борту. Он удивился тому, как неохотно гребцы поднимали спасенного на борт.

Тот долго лежал на пустой скамье, попеременно то дыша, то извергая рвоту. Пассажиру помогли подняться охотнее, и он сразу увидел, что его кожаный мешок с вооружением и упряжью готовы выбросить за борт. Все еще медленно соображая от усталости, он тем не менее нашел в себе силы встать между бортом и своим мешком.

— Не нужно, — сказал он. — Это все, что у меня есть.

Кормчий вырвал мешок из рук матроса и бросил на палубу. Зазвенела бронза.

— Хоть это мы обязаны для тебя сделать, — тяжело дыша, сказал он. Потом подбородком указал на человека, лежащего на палубной скамье. — А вот он им не нравится. Моряки не отбирают у Посейдона его добычу. Потерпевший крушение…

Он недоговорил, вероятно, из суеверия.

Но пассажир был афинянин, он по-другому относился к Посейдону — повелителю коней и его «добыче».

— Я о нем позабочусь. Чтобы привести корабль к берегу, лишние руки нам не помешают.

Кормчий что-то пробормотал себе под нос — молитву или проклятие. Пассажир прошел к скамье. И только когда вытер рвоту с лица длинноволосого и услышал благодарность — судя по выговору, спасенный был из Лакедемонии[14], — понял, что на борту нет триерарха.

Целый день вычерпывали воду и гребли, пока наконец с правого борта не показался берег. Этот берег Эвксина славился отсутствием песчаных пляжей — только бесконечные скалы, чередующиеся с неприветливыми болотистыми низинами. Несмотря на то, что сквозь течи медленно сочилась морская вода, кормчий не заставил гребцов подвести корабль к берегу. Поев сушеной рыбы, намокшей в морской воде, все почувствовали себя лучше. Спали по очереди, даже пассажир, и ночь напролет вычерпывали воду и гребли и утром, когда взошло солнце, продолжали делать то же самое. Завтрак был более скудным, чем ужин. Небольшие торговые суда на ночь пристают к берегу и потому не берут с собой запас провизии. В песке трюма амфора с пресной водой стояла вверх дном. Показывали голубому небу пустое дно и большинство вощеных чашек.

Пассажир не знал, далеко ли до ближайшего порта, но ему хватило здравомыслия не спрашивать.

К полудню спасенный почувствовал себя лучше и охотно принялся вычерпывать воду. Передвигался он очень осторожно и молчал, как видно, чувствуя отношение к себе матросов и гребцов; поэтому отрабатывал свой проезд тяжелым трудом. То, что его тошнило, как только волнение усиливалось, ему нисколько не помогало. Он человек сухопутный и на море был не в своей тарелке; к тому же у него слишком гладкие руки, и он никогда не держал весло. А каждый локон на его голове кричал: «спартанец».

Пассажир устроил так, что встал к насосу вместе с незнакомцем. Большую часть работы приходилось делать ему: спартанец, очень слабый от морской болезни и перенесенных испытаний, был близок к тому, чтобы покориться судьбе.

— Меня зовут Киний, — сказал пассажир, поднимая ручку насоса. — Я из Афин. — Честность заставила его добавить: — Был до недавнего времени.

Спартанец молчал, налегая на идущую вниз ручку: он вкладывал в это все силы.

— Филокл, — тяжело дыша, ответил он. — Из Митилены.[15] Боги, скорее ниоткуда.

Ручка пошла вверх, и он тяжело выдохнул.

Киний потянул ее вниз.

— Береги силы, — сказал он. — Я буду качать, а ты только двигай руками.

Кровь прихлынула к лицу молодого человека.

— Я тоже могу качать, — возразил он. — Неужели я похож на раба и не выполню свой долг перед тобой?!

— Как хочешь, — сказал афинянин.

Они больше часа проработали у насоса под палящим солнцем, не обменявшись ни словом.

К ночи кончились остатки пищи и воды, и невозможно было не видеть, что кормчий вне себя от злости. Настроение у гребцов было отвратительное: они понимали, что происходит, видели, что триерарх исчез, и были недовольны, хотя он заслужил наказание за свою ошибку с мачтой.

Киний, весьма опытный в обращении с людьми в опасности, хорошо их понимал. Он также знал, что сделает кормчий, уже убивший владельца корабля, чтобы сохранить власть. Поэтому ранним вечером он отнес свой мешок на нос и уселся на скамью, делая вид, будто чистит от морской соли панцирь и натирает маслом поножи, прежде чем придвинуть к себе рукоять тяжелого меча для конного боя и протереть наконечники копий. Это было проделано не без умысла. Киний вооружен лучше всех на корабле, и оружие у него под рукой; он потерял своих новых друзей в экипаже, давая им понять это.

Спартанец, не замечая происходящего, лежал рядом с ним на скамье; весь его гнев был растрачен на работу у насоса.

— Конник! — удивленно сказал он; это было его первое слово за несколько часов. Он показал на тяжелые поножи, такие чуждые грекам, которые ходят босиком или в легких сандалиях. — Где же твоя лошадь?