Тинко - [16]

— Нет, не говорил, дедушка… «У зайца…»

— Брось ты своего зайца! А говорил он вам, что сеять надобно, когда полнолуние?

— Нет, не говорил, дедушка… «У зайца уши длинней, чем у свиньи…»

— Дались тебе его уши! Стало быть, и про полнолуние он вам ничего не говорил? Хорош учитель, ничего не скажешь! А что он делал до того, как его к вам учителем прислали?

— Пекарем он был.

— Ну вот, сам видишь, какой может быть из пекаря учитель? Откуда ему знать, когда сеять, когда жать? Возится в муке да лапищи свои потные об тесто вытирает… А учитель не рассказывал вам, что, когда такой пекарь озлится на кого, он в тесто харкает?

— Нет, не рассказывал. «А еще у зайца…»

— Да уж этого он вам не расскажет! — Дедушка выплевывает свою жвачку в ладонь и кладет табак на карниз печи. Когда табак высохнет, дедушка его нарежет на мелкие кусочки и набьет им трубочку. — Брось ты эту писанину! Пойдем к другу Кимпелю. Вечером про своего зайца допишешь. А по мне, так хоть про жаб и про мышей. Кимпель хочет, чтоб ты с его Фрицем играл.

Мы шагаем через выгон. Когда мы проходим мимо школы, уже смеркается. У учителя Керна горит свет. Видно, как он сидит у окна с книгой в руках.

— В книгах все роется! Это чтоб вас мучить завтра, — замечает дедушка.

На нем короткие сапоги и новая куртка. Перед рождеством он за эту куртку кому-то из города отдал двадцать фунтов пшеничной муки. Но про это дяде-солдату нельзя говорить.

Мы выходим на деревенскую улицу. Перед нами вырастает старый черный замок. У фрау Клари темно. Фрау Клари работает теперь на стекольном заводе в Зандберге. Но вечерами она все равно обшивает всю деревню. Я немного скучаю по фрау Клари.

Мои деревянные туфли так и стучат по мосткам, перекинутым через деревенский ручей. Дедушка останавливается и поводит носом.

— Только бы снег выпал! — говорит он.

Ручей совсем замерз. На берегу, сложив шейки, сидят пригорюнившиеся утки.

— Вы бы теплые носки надели, глупые птицы! — кричит им дедушка.

А утки трясут гузном, будто они понимают.

Большой дом Кимпелей — совсем новый. Все остальные дома в Мэрцбахе старей его. Дедушка тоже помогал строить Кимпелям этот дом, до войны еще. Он говорит:

— Разве я тогда человеком был? Червяк. А теперь мы с тобой в этом доме свои люди, нас уважают. Мы теперь с хозяином Кимпелем ровня. Тоже хозяева. В балансе оно что получается? Человек многого достигнуть может, ежели он свой интерес соблюдает.

— Дедушка, а для чего у них тут ящик?

— Балкон это, дурень! Такие балконы себе те, что побогаче, устраивают. Им это удобно: выйдешь свежим воздухом подышать — и ног не замараешь.

— Дедушка, а нам зачем себе ноги марать?

— Мы себе два балкона построим, когда новый дом ставить будем. И спереди и сзади.

Кимпель и Фриц — оба в комнате. Комнату эту они называют столовой. Здесь стоит большой темный стол. Очень большой. Через этот стол оплеуху ни за что не закатишь. Мы с Фрицем как-то натерли этот стол мылом, залезли на него и давай кататься. В комнате стоят также стулья с резными спинками. Стол этот, стулья с резными спинками и большой шкаф Кимпель купил у барона, перед тем как тот удрал. Но вся мебель стояла в замке, хотя и была уже куплена Кимпелем. А когда Кимпель после большой войны захотел забрать свои вещи из замка, то в деревне пошли разговоры, что он, мол, не имеет на то права. Но Кимпель предъявил какую-то бумажку. На этой бумажке барон написал, что Кимпель у него всю эту столовую купил. Дедушка — он тогда был бургомистром — сказал: «Надо все по справедливости», — и выдал мебель Кимпелю.

Но в деревне все еще есть люди, которые сердятся на дедушку за то, что тот был таким справедливым бургомистром.

Кимпель сидит за большим столом и что-то записывает в большую книгу. Перо у него пищит, а сам он кряхтит от натуги. Ростом Кимпель не вышел: когда он садится на стул, ноги его болтаются в воздухе. Голова у него лысая. А лысина блестит, будто навощенная. В деревне Кимпеля так и зовут: Лысый черт.

Дедушка снимает шапку и останавливается в дверях.

— Мы не помешаем вам, хозяин? — спрашивает он.

— Какое там! Тут мухи дохнут от скуки!

Лысый черт достает из шкафа бутылку водки и приносит колоду карт. Они с дедушкой садятся играть.

Фриц хлопает отцовской плеткой по печи, приговаривая:

— Вот ведь куда забралась!

— Кто?

— Кошка.

Фриц положил в пустой пакетик тринадцать сухих горошин, надул его и привязал кошке к хвосту. Кошка, конечно, испугалась такой погремушки у себя на хвосте. Она прыгнула на печь. Фриц полез за ней. Теперь он стоит на дверце и пытается кнутовищем достать кошку. А кошка воет, точно ветер в трубе. Фриц никак не может до нее дотянуться. Кошка фыркает. Слышно, как она скребет когтями по изразцам. Лысый черт за столом начинает смеяться. Смех его напоминает блеяние козла.

— Тинко, тащи стул! — приказывает Фриц. — Я с этой стороны залезу, а ты с той. Тогда ей некуда будет деваться, и она прыгнет через наши головы. Так львов дрессируют. Я знаю, мне наш новый батрак рассказывал.

Я подтаскиваю стул с резной спинкой и залезаю на него. Но до верха еще не достаю. Тогда я становлюсь на спинку. А Фриц, встав на скамью, лезет на печь. При этом он не перестает стучать кнутовищем по изразцам. Серенькая, полосатая, как тигренок, кошка забивается в самый угол. Она фыркает, глаза у нее сверкают, будто кто-то там у нее в голове искры из кремня высекает.