Тинко - [13]
Вдруг я просыпаюсь. Слышно, как всхлипывает бабушка в комнате за стеной и дядя-солдат ходит взад-вперед: трак, трак, трак.
— Так я ждала тебя! Ты ж мой хороший, мой первенец… Больше всех тебя любила всегда! — доносится бабушкин голос.
— А баловала Маттеса! — отвечает ей сердито солдат.
— Оставь ты Маттеса! Да будет земля ему пухом, — снова всхлипывает бабушка.
— Многие возвращаются, которых тут в убитые записали. Я Маттесу не хочу поперек дороги становиться.
— Что ж, ты ему и после смерти не простишь?
— Да нет, я ведь не злопамятен.
— Вот и берись, перенимай хозяйство.
— Неохота мне ругаться тут из-за каждого пустяка.
— Типун тебе на язык! Еще беду накличешь! Мы ведь с дедом себя не жалели, ради вас всё старались.
— А сидели бы ни с чем, не повернись оно все так, как оно повернулось.
— Да, по мне, оно лучше было бы, коли оставалось у нас только то, что мы своим трудом нажили. Чужая земля гордыню в дом занесла. С отцом ведь теперь никакого сладу нет. Жадность на него напала — всё деньги копит. Никто ему не потрафит, все у него теперь дармоеды, шаромыжничают. Только всё он да он. Так я на тебя надеялась! Все тешила себя: скоро, мол, вернешься… А ты что ж, и мальчонку теперь заберешь? Заберешь ведь, Эрнст?
Я кричу что есть мочи. Голоса за стеной стихают. Дедушка вскакивает как ужаленный. Сквозь маленькую щелку из комнаты к нам пробивается луч света. Дедушка бросает туфель в стену и кричит:
— Спать пора! Не наговорились еще! Утром вас из постели не выгонишь!
Глава третья
Уборка картошки подходит к концу. На зиму мы укладываем ее в яму и прикрываем соломой. Или она сама скатывается по желобу в подпол. Этот желоб сколотил дядя-солдат. Теперь мужикам не надо, как раньше, таскать картошку в мешках вниз по лесенке. В подпол скатываются большие, толстые картофелины, средние, которые едят каждый день, и маленькие крепкие — эти пойдут на семена. Каждому сорту отведено свое место.
Дедушка должен отвезти целую фуру картошки в город. Это наша норма сдачи. Дедушка ругается на чем свет стоит, а дядя-солдат успокаивает его:
— Поскорей сдадим — и с плеч долой!
— Поспешишь — людей насмешишь, — отвечает дедушка. Ему страсть как не хочется ехать в город сдавать картошку. — Черт бы их побрал! Картошку и ту сдавай. Точно прорва какая этот город!
Мимо проходит Кимпель-старший.
— Да ее никто и не видит там, в городе, — замечает он. — Водку из нее гонят, а русские всю эту водку выпивают.
Насупив брови, дядя-солдат говорит Кимпелю:
— А та водка, которую ты пьешь, — ее что, из помидоров гонят?
Кимпель удивлен. Сначала он сердито косится на солдата, потом вдруг начинает улыбаться во весь рот; круглое, как луна, лицо его так и сияет.
— Это я шутки ради, — задабривает он нашего солдата. — Сам знаешь, жизнь — она больно серьезная, без шутки не проживешь.
И Кимпель вытаскивает из кармана бутылку водки. Первому он дает глотнуть дедушке, потом пьет сам. Водка прозрачная, как вода. Дяде-солдату Кимпель предлагает остаток. Но тот отказывается. Тогда хитрый Кимпель вынимает из кармана сигарету. Сигарету дядя-солдат берет.
— Курить можно, не то что эти картонные, — приговаривает Кимпель.
Дядя-солдат отдает сигарету обратно.
На деревню спускается туман. Он смешивается с запахом свеклы, которую сейчас все варят на скотных дворах. На деревьях в саду, пригорюнившись, сидят вороны. Они ждут: скоро ли начнут свиней колоть — может быть, и им что-нибудь перепадет? Карр! Карр! Кожицы лоскуток да хрящика кусочек — вот и все, что им достанется, когда опрокинут корыто. Карр! Ну, может быть, еще свинячье копытце впридачу. В сером тумане никто и не видит, как вороны прилетают, а когда наступают сумерки, снова улетают к деревьям, где у них гнезда.
Поднимается ветер и разгоняет туман. Он срывает последние листочки с лип и играет на печной трубе, как на дуде. В такт его музыке из печки вырывается огненный язык, но ему нечего слизнуть, и он снова убирается в печку и что-то ворчит там. В комнате пахнет головешками.
Дядя-солдат остался у нас. Он очень любит бабушку и не может расстаться с ней, видя, как она плачет и убивается.
— Бабушка, а ты зачем уговорила его? — спрашиваю я.
— Кого это я уговорила?
— Дяденьку-солдата.
— Да когда ж это ты привыкнешь называть его как следует? Это же твой отец!
— Не знаю когда.
На самом-то деле я уже привык к нему. Да он и не тискает меня больше. Иногда я режу для него табак. Фриц Кимпель научил меня добавлять в табак кусочки ногтя. Тогда табака на дольше хватит. А кто такой табак выкурит, того стошнит. Но нашего солдата так и не стошнило. Он только больше не дает мне резать табак.
— Еще палец себе отхватишь, — сказал он мне. — Я недавно в табаке кусочек ногтя от твоего большого пальца нашел…
Морозу очень хочется нарисовать на окне большие белые цветы. Но наша печка так долго ворчит, что у мороза ничего не получается. Как-то утром все деревья, забор, ворота взяли да заплесневели. Это иней осел на них и всюду оставил свои перышки. Даже на морде у Тило и то он сидит. Тило сразу стал похож на собачьего дедушку. А настоящий дедушка стоит в кухне возле окна, смотрит на сверкающий двор и бормочет:
