Тине - [30]

У дверей собрались офицеры.

Один пригласил на танец Софи, а кавалер Марен танцевал, обхватив свою даму за шею.

— Ну прямо переходишь из рук в руки, — сказала Софи, уморившаяся так, что ее ноги уже не держали, и, однако, готовно последовавшая за очередным кавалером, Гармоники повизгивали, солдаты отбивали такт. — Просто грех отказываться, — сказала Софи Густе и умчалась в танце.

В сад через открытые окна доносились звуки Лэвенхьельмова рояля.

Тине пошла убираться в гостиной, Тинка и Густа прибежали ей на подмогу. Казалось, офицеры лишь теперь окончательно проснулись — все двери были настежь, по комнатам разносились смех и гомон.

Майор зажал Тинку в углу, она стояла там и стонала от смеха.

В амбаре ключом било веселье.

— Эй, Иенсен, польку, — крикнул Лэвенхьельм и выскочил из-за рояля.

Лейтенант Иенсен заменил его, а Лэвенхьельм помчался в танце с Тинкой. Офицеры сдвинули стулья к стене, чтобы освободить место. Вслед за Тинкой вышли в круг Густа и Тине — теперь танцевали три пары. Офицеры оживленно разговаривали. Два капитана, прихватив стаканы с пуншем, вышли на веранду. Они снова завели речь про восьмой полк, который так хорошо показал себя в деле.

Лейтенант Иенсен внезапно заиграл вальс, кавалеры сменились, раз, другой. В кабинете у Берга запели сидевшие там офицеры, а посреди всего этого гама на веранде, вытянувшись на постели во весь рост, спал сладким сном какой-то измученный лейтенант.

— Теперь, пожалуй, наша очередь? — сказал Берг, внезапно возникнув перед Тине.

Она растерянно подняла на него глаза, промолвила «да», и они закружились в танце.

Растерянность прошла, теперь Тине слышала и воспринимала все так, словно у нее были тысяча глаз и тысяча ушей, и однако ж она видела его, только его, чей взор за все время долгого танца не отрывался от ее лица.

Майор снова принялся рассказывать свои истории, потом до нее донеслись голоса двух капитанов. В кабинете Берга подпевавшие роялю офицеры запели полным голосом.

Барон выходил и входил: прибыла карета с его англичанами.

Берг ничего не говорил, он лишь неотступно глядел в лицо Тине, и они все танцевали, все танцевали, а из амбара снова и снова доносилось громкое «ура».

Потом Берг вдруг остановился, но какое-то мгновение еще продолжал судорожно стискивать ее пальцы.

Англичане вошли из темного коридора и принялись усиленно пожимать всем руки.

— Какое чистосердечное веселье! Какое невинное веселье! — восклицали они.

Лэвенхьельм закружил Густу.

Тине уклонилась от разговора с незнакомцами и медленно прошла к себе в комнату.

…В амбаре уже все стихло, в гостиной смолк рояль. Вошла Тинка и села на кровать. Она расстегнула несколько пуговок на корсаже и, разговаривая, не переставала отдуваться.

Она трещала без умолку, а Тине отвечала ей односложными «да» и «нет».

Потом, глядя в огонь, она вдруг спросила:

— Скажи, Тинка, а ты не могла бы вести хозяйство здесь?

— Где? — спросила Тинка, которая рассказывала о чем-то совершенно другом, и уронила руки на колени.

— Здесь, — повторила Тине таким же тихим голосом, все так же не отрывая глаз от огня. — Я хочу уйти в лазарет. — И добавила совсем тихо: — Там нужны люди.

Обе помолчали. Потом Тинка сказала:

— Да, без женщины здесь не обойдешься, — и принялась застегивать корсаж. — А к тому же, девонька, лазаретный воздух, может, и впрямь полезнее для здоровья… — Она говорила теперь совсем иным тоном и тоже смотрела в огонь. — Конечно, надо «спасаться», — продолжала Тинка. — Они уже совсем перестали церемониться. — И Тинка решительным движением запахнула шаль, словно отбивалась от насильников.

— Доброй ночи, — сказала она.

Тине встала и пошла провожать ее до конца аллеи. Кругом было тихо, слышались только тявканье собак да удаляющиеся шаги Тинки.

Тине повернула к дому. Приблизясь к флигелю, она торопливо юркнула в тень.

— Это вы? — сказал Берг, обходивший привычным дозором усадьбу.

— Да.

Казалось, будто, притянутые неодолимой силой, они помедлили друг подле друга тысячную долю секунды.

— Доброй ночи, — сказал наконец Берг и пошел дальше.

— Доброй ночи.

Тине вошла в дом и принялась хлопотать на кухне. Она переложила масло в бочонки, собрала корки в специальную корзину, завернула сыр в полотенце. Потому что лечь она не могла — нельзя, нельзя ложиться, надо что-то делать.

Вдруг она вспомнила про белье, которое надо будет с утра пораньше замочить. Придется разбудить Софи и втолковать ей, что и как.

Она вышла в коридор прачечной, миновала людскую и открыла дверь в комнату горничных.

Широкая двуспальная кровать была пуста.

И вдруг Тине опустилась на колени прямо на каменный пол и, уткнувшись головой в грязную, измятую, испоганенную постель, горько зарыдала.

Расшатавшиеся двери прачечной так и хлопали, так и хлопали на ветру.

На другой день в школу прибыло несколько полковых лекарей. В школе хотели разместить раненых, и Тине взялась все приготовить к их приему.

Раненые прибыли после полудня. Это были те, которые раньше лежали в Аугустенборге; из возков их перекладывали на носилки, и поднимали на крыльцо. Среди них был и лейтенант Аппель.

Тине его даже не сразу признала. Круглые щеки ввалились, глаза выцвели, как у человека, который плакал много дней и ночей подряд. Он был ранен в бок, и пуля повредила легкое.