Тине - [28]

— Благодарю, — только и сказал Берг и ушел.

По дороге Тине забежала в трактир, чтобы прихватить с собой в лесничество и Тинку.

— Пойду, и даже с удовольствием, — сказала Тинка, набрасывая шаль. — Если вдуматься, сейчас трактир в любом доме, но у вас всего веселей.

— Вот так, — сказала Софи, попавшаяся им навстречу в дверях прачечной и сопровождаемая каким-то сержантом. — Наше дело — сохранять спокойствие. Огонь не повредил наших укреплений… — Софи совершенно ошалела от всех двусмысленностей, которых наслушалась среди унтер-офицеров.

Тинка весело захохотала над ее остротой и проследовала в каморку к Тине.

— Я вижу, — сказала она, — тебя караулит все семейство.

Над кроватью Тине рядом с портретом фру Берг прибавился еще один: Херлуф на коленях у лесничего. Но Тинка не могла долго усидеть на одном месте. Она услышала, что Лэвенхьельм прошел в кладовую вместе с Тине, чтобы снять с потолочного крюка копченый окорок. Поэтому она вышла из комнаты и добежала вверх по лестнице, а лейтенант, разумеется, последовал за ней.

Тине сновала по всему дому, хозяйничала, приносила, уносила. Через открытую дверь она увидела лесничего, тот сидел и что-то писал при свете лампы.

Один из офицеров сзывал остальных к столу, ударяя в старый поднос, стоявший в коридоре. Тинка стремглав бросилась вниз с окороком и загашенной свечой. Стоило Тинке задержаться где-нибудь в укромном углу, она неизменно выходила оттуда запыхавшаяся и разгоряченная и отряхивалась, словно утка после купанья.

В комнату вошел майор и отечески пощекотал у Тине под подбородком — дальше его стариковские пальцы не доставали.

— Ах какая мягкая шейка, какая мягкая шейка, — сказал он и сел к столу, а Тине стала громко звать Софи, запропастившуюся, по обыкновению, где-то в людской, где обедали унтер-офицеры.

— От воинов так легко не вырвешься, заявила Софи, внося наконец еду.

Тинка села, скрестив моги, на чурбак, я начала отдуваться.

— Да, девонька, тебе здесь нелегко приходится, — сказала она Тине, должно быть смутно чувствуя, что ей следует как-то объяснить свое поведение.

После обеда Тине ушла в свою каморку вместе с Тинкой, Туда же заявился и Берг. Сперва он стоял в дверях, прислонясь к дверному косяку, и курил, потом Тине сказала, потупившись:

— Не желаете ли присесть, господин лесничий? — и поднялась со стула.

Но Берг торопливо опустился перед ней на край ее постели.

— Зачем вы встали? — спросил он.

Разговор шел между ним и Тинкой, причем больше говорил он. В последнее время он почти всякий раз вспоминал свою молодость, — как он учился в школе, а потом стал лейтенантом, — о «первых годах» и о «счастливой поре».

— Когда в груди билось горячее сердце, верно, господин лесничий? — и Тинка с хохотом похлопала себя по левой стороне груди.

Берг тоже рассмеялся и продолжал рассказывать.

Тине молчала, проворно водила иголкой в свете маленькой лампочки, счастливая сознанием, что он говорит для нее.

Потом она встала, принесла молочный пунш и три стакана, и они выпили за маленьким столиком, покрытым белой гипюровой скатертью, под неумолчную болтовню Берга и Тинки.

На весь дом разнеслись звуки рояля — играл Лэвенхьельм — и голос майора.

— Подумать только, все это так близко, — сказал Берг. Они помолчали.

— А здесь царит мир, — добавил он, обводя комнату взглядом.

— Да, здесь благодать, — сказала Тинка, хлопая ладошками но своим коленям.

Берг снова встал, но задержался в дверях и ушел не сразу.

— Вот теперь с ним можно иметь дело, — сказала Тинка, когда Берг наконец скрылся. — Война всех мужчин научит хорошим манерам. Вот только грязищи они наносят — невпроворот. — И Тинка отряхнула то место на покрывале, где сидел Берг.

Тине достала из кармана письмо от фру Берг. Последнее время, когда приходили письма, она читала их так бегло и тревожно, она словно летала глазами по строчкам, а потом засовывала письмо в карман и ждала, пока представится случай прочесть его в спокойной обстановке. Поэтому чаще всего письма перечитывались вслух, при Тинке.

В гостиной запел лейтенант Лэвенхьельм. Было слышно каждое слово:

— Скажи-ка, страж, где бой кипит?

— А там, где Обенбру лежит.

— Ах, боже мой, выходит, бой.

— Девиц пристанища лишит.

Юлия, Юлия, гоп-са-са.

Письмо состояло главным образом из тревожных вопросов, воспоминаний о прошлом: «А вы помните, как…» — и еще, и еще раз: «А вы помните, как…»

Тинка раскачивалась в такт песне, а Тине одолевала длинное письмо, страницу за страницей.

— Да, — сказала Тинка, когда Тине кончила читать, — с тех пор уже много воды утекло.

— Да, — вздохнула и Тине, откладывая письмо. — Ох как много.

Пет, теперь за словами письма ей не слышался больше голос фру Берг и между строк не виделось ее лицо, сколько она ни старалась увидеть и услышать. Все это отодвинулось далеко-далеко, да и воспоминания не приносили теперь покоя.

В гостиной Лэвенхьельм бил по клавишам и разливался соловьем; Тинка, хихикая, подтягивала:

Кто лежа сны решил смотреть,

Едва успел портки надеть,

Но тот, кто стоя спать горазд,

Тот жизнь задаром не отдаст.

Юлия, Юлия, гоп-са-са.

Пение смолкло.

— Знаешь, — сказала Тинка и ткнула пальцем в направлении гостиной, — он очень интересный.