Тина и Тереза - [9]

Но Тина не верила тому, что он говорит, она вообще не хотела разговаривать с ним. Ничего больше не слушая, девушка пошла домой, а Фил так и остался стоять на дороге. Тина всегда была вежлива со всеми, как учили мать и отец, но сейчас раздражение взяло верх.

Красивая? Это с облупившимся от солнца носом и загрубевшими руками? Да, но у нее длинные толстые косы, тонкий овал лица… Тина вовсе не обольщалась на счет своей внешности, но все же смутно догадывалась, что заслуживает несравненно большего, чем встречи с этим неуклюжим верзилой Филом Смитом, хотя он, возможно, считает себя лучшим женихом в Кленси.

Через несколько дней Тина, не говоря никому ни слова, поднялась по неприметной, петляющей между зарослей кустарника тропинке к стенам загадочного особняка. Каменная ограда, которой был обнесен сад, проходила по самому краю обрыва; дом стоял в глубине, но, хотя над стеной поднимались верхушки деревьев, окна верхнего этажа были хорошо видны. Однако они оставались закрытыми, и Тина смогла разглядеть только белые шелковые шторы.

Она немного оторопела, оказавшись так близко от того места, куда с детства взирала снизу вверх. Оно оказалось более досягаемым, чем представлялось прежде, и, что слегка разочаровало девушку, уже не выглядело таким чудесным. Налет обыкновенности покрывает достигнутое намного быстрее, чем хотелось бы, осуществившаяся мечта перестает быть мечтою, неотвратимо переходит в реальность, ибо в чистом виде она — нечто, о чем можно думать, видеть во сне, но нельзя коснуться рукой. К счастью, человеческое воображение беспредельно, оно тут же рождает новые грезы, посылая разум и сердце вновь вперед и вперед, к сияющей золотой вершине!

Стояла вечерняя тишина, здесь — даже без привычной для слуха трели цикад. На высоте было довольно прохладно от свободно носящегося ветра, и Тина обхватила руками озябшие плечи. Она стояла недалеко от края бездны, где уже не было ни кустарника, ни трав, только серый камень, и смотрела то вверх, на небо, то вниз, на серебрящуюся чешуйчатую поверхность воды. Отсюда Тина увидела то, что не видела раньше: желто-коричневый мыс, конец которого терялся в туманной дымке, бесконечные холмы, монолиты из красного песчаника… Она разглядела весь Кленси, как оказалось — совсем маленький городишко, увидела даже свой дом на берегу — крошечный, не больше раковины улитки.

Огромным казалось лишь то, что было вечным, — небо и океан. Океан… Она любила его, несмотря на то, что он забрал ее отца, призвал к себе и не вернул обратно, причинив и ей, и матери, и Терезе неисцелимую боль. Тина вздрогнула: она вдруг вспомнила, как накануне гибели Барри Дарлин в разговоре с дочерьми обмолвилась, что Бог на самом деле редко посылает человеку горе страшнее того, какое этот человек может вынести. «Бог милостив и разумен, — говорила она, — чаша не наполнится выше краев». А потом их постигло несчастье. Они все трое рыдали, как безумные, и казалось, жизнь кончена. Но прошло время, а они живут, даже смеются иногда по-прежнему. Какое же горе способно переполнить ту самую чашу, миновать установленный предел? Или все зависит от состояния души человека — в каждый конкретный момент? Да, но ведь есть вещи неизменяемые, незыблемые, как скалы, вода, земля, как любовь к своим близким и вера в мечту! Тина вздохнула. Она была еще слишком юной и не знала, что на свете, к несчастью или наоборот, ничего неизменного нет. Девушка снова взглянула на океан: тело отца не нашли, и, правильно было так думать или нет, ей это казалось благом — Тина не представляла себе, каково было бы увидеть отца мертвым. Не пережила бы, наверное… А так он остался в ее памяти живым, с блестящими глазами и веселой улыбкой.

А после еще несчастье — бегство Терезы. Тина так и не решила, как относиться к поступку сестры, потому удивилась, когда пару дней назад мать неожиданно сказала: «Может, так оно лучше: нельзя покоряться обстоятельствам, всегда лучше бороться с ними, искать в жизни свой путь. Так, по крайней мере, говорил твой отец».

Что же, значит, мать уже простила Терезу и даже в чем-то признала ее правоту?

В гуще деревьев начинало темнеть, и Тина решила возвращаться. Она спускалась по некрутому склону, пробиралась через кустарник, изредка останавливаясь, чтобы сорвать цветок. Ее русые волосы в тени деревьев и отблесках местами проникающих сквозь листву лучей вечернего солнца приобрели густой медовый оттенок, а кожа казалась нежно-золотистой, как утренний свет. Девушке не приходило в голову, что тут можно кого-нибудь встретить, и она подоткнула подол, который постоянно цеплялся за ветки.

Тина остановилась, чтобы понюхать шиповник, и, когда подняла глаза, вздрогнула, чуть не закричав: по другую сторону куста стоял мужчина и смотрел на нее. Вероятно, он появился здесь раньше Тины, потому что девушка не слышала, как он подходил. Он стоял тут, а увидев, что кто-то идет, может быть, нагнулся. Но, как бы то ни было, Тина смертельно испугалась.

На нем была одежда вроде той, что носят здешние фермеры, — фланелевая рубашка, широкополая шляпа, ботинки со шнурками, — только совсем новая, и сидела она как-то более «благородно». Светло-каштановые, слегка тронутые сединой волосы коротко пострижены, глаза — серо-голубые, а лет ему было (особенно с точки зрения шестнадцатилетней Тины) уже немало, сорок, а может, и все пятьдесят, хотя он и выглядел достаточно подтянутым. Впрочем, все это девушка разглядела много позднее.