Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие - [2]

В начале их совместной жизни Кокрофт и музыкальный критик строили радужные планы на будущее и даже подумывали подписать нечто вроде брачного договора и открыть общий счет в банке. Однако роман закончился меньше чем через шесть недель.

Третья собака, лайка-самоед, просто исчезла. Кокрофт где-то слышал, что итальянцы тайно едят собак, но он гнал от себя эту ужасную мысль. Ему гораздо больше нравилось думать, что собака улетела в родные места, — подхваченная легким бризом, она уплыла, словно белое пушистое облако, далеко-далеко на север, за полярный круг.

Кокрофт понял, что еще одной потери ему не пережить, и решил никогда больше не заводить животных. Но без собаки в доме было пусто и одиноко, особенно в долгие зимние месяцы, когда Кокрофт почти ни с кем не виделся и, бывало, целыми неделями ни с кем не разговаривал. Так что Тимолеон Вьета, появившийся на пороге его дома ровно через четыре года после исчезновения самоеда, показался Кокрофту подарком, который ему принес аист. Пес стал для Кокрофта самым дорогим существом на свете, которое он баловал, словно маленького ребенка, и щедро осыпал любовью и лаской. В ответ на заботу и внимание Тимолеон Вьета согласился жить с Кокрофтом. Он пользовался неограниченной свободой и частенько отлучался по своим важным собачьим делам, но неизменно возвращался к хозяину. Приветливо помахивая хвостом, он садился возле Кокрофта и, склонив голову набок, заглядывал ему в лицо своими прекрасными глазами.

Дом, в котором они жили, стоял на склоне холма. Он находился километрах в двух от шоссе и в нескольких минутах ходьбы до ближайшего дома. Тимолеон Вьета целыми днями бегал по окрестностям, но стоило ему почувствовать голод или усталость, и он не спеша трусил к дому, зная, что там его ждет миска, полная вкусной еды, уютное кресло, которое он считал своим, тепло очага или прохлада веранды — в зависимости от погоды — и суетливая забота его первого настоящего хозяина.

Так они прожили пять лет, и все эти годы пес оставался единственным верным и преданным другом Кокрофта. Иногда в их доме появлялись мужчины — молодые и старые, — милые и приветливые, чей уход разбивал Кокрофту сердце, или угрюмые и злые, которые вместе с его разбитым сердцем уносили и кое-что из его вещей. Стройные юноши с красивыми и гладкими телами, толстые старики с кривыми ногами и волосатой грудью — они приходили и уходили, а пес оставался. Он не покидал хозяина даже в самые трудные времена, когда дом наполнялся мрачной тоской и унынием.

«Тимолеон Вьета, — говорил Кокрофт после очередной любовной драмы, когда они вновь оставались вдвоем, — ты святой».

Босниец

Они сидели на лужайке перед домом. Кокрофт расположился в шезлонге, а Тимолеон Вьета устроился рядом на траве. Тишину теплого весеннего вечера нарушал лишь шорох бумажного пакета, в котором Кокрофт время от времени лениво шарил рукой, выуживая орехи с изюмом и закидывая их себе в рот, да энергичное клацанье челюстей Тимолеона Вьета, когда тот, тряхнув ушами, ловко подхватывал брошенный ему орех.

Кокрофт пытался вспомнить, знает ли Тимолеон Вьета историю о том, как в середине шестидесятых они с приятелем по прозвищу Монти Мавританец написали мюзикл «Воробьи». Оригинальная вещь, с глубоким философским подтекстом: ученый, движимый самыми благородными помыслами, но плохо разбирающийся в реальной жизни, занимается тайными генетическими опытами — в своей подземной лаборатории он разводит воробьев-убийц; в результате у него получаются монстры размером с императорского пингвина. Мюзикл вышел что надо, однако из-за предательства Монти он так и не увидел свет. Кокрофт уже открыл рот, собираясь начать свое повествование, независимо от того, известна ли псу эта душераздирающая история или нет, как вдруг сердце его екнуло — на проселочной дороге, вьющейся у подножия холма, появился человек. Это был мужчина, довольно плохо одетый, но молодой и симпатичный.

— Как ты думаешь, — пробормотал Кокрофт, проводя рукой по своей аккуратно подстриженной седой бороде, — кто бы это мог быть?

Но Тимолеон Вьета не смотрел в сторону незнакомца, его взгляд был устремлен на крупный орех, который завис на полпути между пакетом и приоткрытым ртом хозяина.

Машины соседей, живущих выше на холме, иногда проносились по дороге возле дома Кокрофта, но никогда раньше он не видел на ней человека, идущего пешком. На вид мужчине было лет двадцать пять. Высокий, не меньше шести футов ростом, он был одет в черные потрепанные джинсы и грязно-серую, потемневшую от пота футболку. На плече у молодого человека висела черная матерчатая сумка, а длинные, давно не стриженные волосы красивыми черными локонами обрамляли загорелое лицо. В такие моменты Кокрофт проклинал себя за то, что почти не говорит по-итальянски.

— Я неотесанный мужлан, — доверительным тоном сообщил он Тимолеону Вьета.

Кокрофт улыбнулся и приветливо помахал молодому человеку. Тот не улыбнулся и не помахал в ответ, но свернул с дороги и начал взбираться по тропинке, ведущей к дому. Кокрофт никак не ожидал, что прохожий направится в его сторону, и поэтому страшно удивился, когда тот остановился всего в нескольких футах от него.