Тимкины крылья - [2]

Вытянув в сторону руку с бархановской фотокарточкой, я с чувством продекламировал:

— «Не вспоминай, когда посмотришь, а когда вспомнишь, посмотри»! Классика! «Фене от Руслана». Как, значит, теперь отец вспомнит твоего Руслана, так я ему сразу карточку на стол. Пусть смотрит, раз вспомнил.

Феня оглянулась и вспыхнула.

— Как тебе не стыдно, Тимка! Сейчас же положи на место!

— У-у! — прогудел я, воздев к потолку руку. — «Батюшка, я солгала вам, это мой возлюбленный!»

— Тимка! Нахал!

Феня гонялась за мной вокруг стола. Я швырял сестре под ноги стулья и потрясал в воздухе фотографией. От фотографии пахло «Шипром».

— Ошеломленный старшина шлепнулся в обморок! — вопил я. — Старшина понял, что его дочь скоро похитят!

Под «ошеломленным старшиной» я имел в виду отца. Наш отец — старшина минно-торпедной службы.

— Тимка, отдай, бессовестный! — кричала Феня.

Она придвинула стол к комоду. Я шмыгнул под стол. Феня прижала меня на полу у дивана и зашипела:

— Вот изомни только карточку, изомни!

Мне не хотелось мять Руслана Барханова.

— Да забирай ты его, пожалуйста! — хмыкнул я. — Чего ты!

— Дурак! — сказала Феня, пряча Барханова в сумочку. — Погоди, я тебе это припомню!

Щеки у Фени пылали ярче клубка красных ниток, который, пока мы возились, закатился под шкаф. Когда Феня краснеет, то становится еще красивее. Она стала на коленки и шарила под шкафом кочергой.

Я воткнулся головой в диван, сделал стойку и сказал вверх ногами:

— Индюк голубоглазый твой Руслан, вот он кто. Ему не в авиации служить, а в цирке кривляться. Ишь, ножкой шаркать научился! Подумаешь!

— Перестань, Тимка, противно, — поморщилась Феня.

Она скребла кочергой под шкафом и никак не могла отыскать свои нитки.

— Ах, тебе отцовы слова противны? — зловеще спросил я, соскальзывая по стене на диван. — Отцовы слова, да?

— Да отвяжись ты, ради бога! — простонала под шкаф Феня. — Я тебя по-хорошему прошу.

По-моему, она собиралась заплакать.

Я вздохнул и отвязался.

Если человек «с приветом» и совсем не понимает шуток, то с ним лучше не связываться. А влюбленные, они больше других «с приветом». Это давно известно.

Мы навели в комнате еще тот порядочек. Половики сбились. Со стола сползла скатерть. Кругом валялись стулья. А из-под шкафа в клочьях пыли выплыли раздавленный спичечный коробок, шахматный конь, который затерялся еще зимой, и невесть откуда взявшаяся кирпичного цвета клизма.

— У, вещь! — сказал я и пыхнул из клизмы в кучу пыли.

— Совсем обалдел! — удивилась Феня, отмахиваясь от оседающих серых хлопьев.

Клизма мне могла пригодиться. На всякий случай я засунул ее в карман.

Из кухни заглянула мама.

— Что же это такое? — вздохнула она. — Ты, Феня, совсем как маленькая! Ну посмотрите, что у вас делается в комнате.

Меня мама попросила:

— Слазай, пожалуйста, в погреб, сынок. Мне картошки нужно.

Ход к нам в погреб — прямо из комнаты, рядом с сундуком. Я взял фонарик и ведро, потянул за кольцо, ввернутое в тяжелую квадратную крышку, и полез за картошкой.

Наполнив ведро, я поднял его к люку и крикнул Фене:

— Держи давай, монахиня!

Феня вытащила картошку и сказала:

— А ты остудись немного, балаболка.

Я не успел опомниться, как крышка захлопнулась.

— Фе! — заорал я. — Эй!

В подвале пахло землей, плесенью и квашеной капустой. Я дубасил кулаком в люк и вопил. На меня сыпалась труха.

— Фе! — вопил я. — Ты чего вообще?!

Я нажал на крышку спиной. Крышка не поддавалась. Я догадался, что моя милая сестричка придавила ее сундуком. Мне стало обидно. Я ей таскаю письма от Руслана, а она придавливает меня сундуками! Тут кому хочешь станет обидно.

В погреб не доносилось ни звука. Тишина стояла, как в могиле. Даже самолетов не было слышно.

— Вот скажу взаправду отцу про карточку, он тебе тогда покажет «не вспоминай, когда посмотришь»! — буркнул я, усаживаясь на перевернутую кадушку.

Мне было не знаю как обидно. Я ведь не отцову сторону держу. Записочки Фене таскаю. Не за патроны же я их, действительно, таскаю. Я ни разу еще и не выстрелил из Руслановой мелкокалиберки. Хотя он сам наобещал мне за каждое письмо, доставленное от него к Фене, один выстрел из винтовки. А за каждое письмо от Фени к нему — два выстрела. За ним уже сорок семь выстрелов накопилось. Но я же ничего. Я могу таскать их записки и без всякого. Просто потому, что Руслан настоящий парень. Такого Феня никогда больше не встретит. Таскаю, таскаю, смотришь — и родственником с ним стану. Я же не отец, я — за. И мелкокалиберка у Руслана своя собственная. Когда-нибудь да постреляем.

В погребе было прохладно. Даже очень. Свет электрического фонарика скользнул по замшелым бревнам, по кирпичному фундаменту, по куче хлама в углу. Из кучи торчал венский стул с одной ножкой и матово отблескивал старый алюминиевый рукомойник. В скелете от абажура лежал прогорелый на пятке валенок и меховой шлемофон без одного уха.

И вдруг я обмер. Из картонной коробки от пылесоса, высоко подняв голову, на меня смотрела… змея.

Мне сразу сделалось жарко. Настоящую живую змею я увидел впервые. Я раньше думал, что на севере они вообще не водятся. На спине у меня задергался мускул и по телу побежали мурашки. Я застыл и уставился в змеиную морду.