Тим Бёртон: Интервью: Беседы с Марком Солсбери - [71]

В тамошних съемках вообще было много странного: действие происходит то здесь, то там, и нет какой-то главной съемочной площадки — лишь места для съемки эпизодов. Из-за характера самого сюжета, двойного состава исполнителей и того обстоятельства, что снимали, совершенно не выдерживая последовательность эпизодов и в страшной спешке, мы работали в течение дня на двух-трех разных площадках, переезжая с одной на другую.

Каждое утро я глядел на себя в зеркало и задавал вопрос: «Что я здесь делаю, в этой глуши?» Помню, взял однажды в руки местную газету, прочел там о собрании ку-клукс-клана и слегка опешил. «Да, — подумал я, — странное местечко». Но именно поэтому интересно было пожить там. Вряд ли иначе довелось бы побывать в этих краях. И что еще хорошо: визитеры особо не докучали, ведь мало кому придет в голову отправиться в Алабаму на уик-энд.

Там мне случилось пережить самые экстремальные погодные условия в своей жизни. Однажды, когда мы находились в цирковом шатре, нас буквально начало сдувать. Как в «Волшебнике Страны Оз». Торнадо, подъем воды в реке, — пришлось эвакуироваться. Весь наш цирк стерло с лица земли. Мы успели снять одну сцену с Дэнни Де Вито, а на следующий день все было затоплено водой на несколько футов. Ситуация чрезвычайная. И еще: никогда больше я не видел таких огромных насекомых. Во время ночных съемок мы словно находились в зоне боевых действий. Эти «пикирующие бомбардировщики» с шумом бились об осветительные приборы, в воздухе стояла вонь от сгоревших насекомых...

А в остальном все было замечательно.

«Крупная рыба», помимо всего прочего, привлекла Бёртона сочетанием чрезвычайно эмоциональной сердцевины замысла и невероятной, порой зашкаливающей фантазии небылиц, рассказываемых Эдвардом Блумом. Именно достигнутое Бёртоном равновесие между фантастическим и реальным делает фильм столь привлекательным. Это относится и к художественному оформлению фильма, к подбору актерского состава и к игре артистов. Бёртон позволяет реальному миру быть «подлинным», но не шероховатым, наводя на него кинематографический глянец и делая доступным и успокаивающим, в то время как в фантастических элементах все хотя и преувеличено, но сохраняет человеческие, жизнеподобные пропорции.

У меня было такое ощущение, словно я снимаю сразу два фильма. Я, конечно, чувствовал себя вполне уютно в мире фантазий, но мне также было интересно делать нечто такое, чем не доводилось заниматься раньше. Для меня были важны обе эти стороны процесса, поскольку одна из них напоминала эпизод «Беспечного ездока»[130], другая же представляла собой территорию, известную мне и раньше. Вот почему меня привлекало сопоставление этих двух элементов.

Что мне нравилось в структуре фильма: она словно бросала тебе вызов — именно на это я и рассчитывал, когда брался за работу. Доходишь до конца съемок и ощущаешь эмоциональный подъем. Ты вроде бы и догадываешься, в чем его причина, но не знаешь наверняка, истинный смысл твоих ощущений скрыт от тебя, ты не понимаешь, откуда такая волна эмоций. В самом деле не представляю, откуда это все взялось, когда я заканчивал работу над фильмом. Никому его еще не показывал, да и настроение мое тогда не было особенно приподнятым.

Бёртон идентифицировал себя не только с Уиллом, пытающимся восстановить отношения с безнадежно больным отцом, но и с самим Эдвардом Блумом: ведь он занимается тем же, чем и Бёртон, — рассказывает истории.

Одна из причин, почему я хотел снимать этот фильм, заключалась в том, что, хотя я и хорошо понимал характер Уилла, главным было показать оба поколения. Нужно их чувствовать и любить, и я ощущал особую близость к Эдварду. Было здорово, что я с самого начала полюбил этого героя, хорошо при этом понимая и его сына Уилла, — эти два персонажа сопоставляются друг с другом. Думаю, если бы Эд Блум не был так дорог мне, я не смог бы сделать этот фильм, даже, наверно, не захотел бы за него браться.

Первоначально Бёртон предложил сыграть Эда Блума Джеку Николсону, с которым ранее работал дважды — на фильмах «Бэтмен» и «Марс атакует!» Николсон по замыслу режиссера должен был сыграть Эдварда в старости, а для сцен, где он молод, изображение актера предлагалось обработать на компьютере.

Мы обсуждали с ним — в порядке трепа, — как сделать его более молодым и не использовать ли для этого компьютерную обработку. Забавная вышла дискуссия, но так ничем дело и не кончилось. У нас не было четкого представления, можем ли мы осуществить эту идею. Да, мол, замысел интересный, но насколько он осуществим? В итоге пришли к другому решению, и мне кажется, хорошо, что не стали зацикливаться на этой концепции, а использовали вместо нее вариант с двумя актерами.

И тогда Бёртон начал подыскивать двух подходящих артистов. Тот же двойной принцип подбора актеров пришлось применить и для роли Сандры, жены Блума. Ее сыграли Джессика Ланж и Элисон Лохман. Джинкс и Коэн в это время продюсировали фильм с Эваном Макгрегором «К черту любовь!» Они и предложили для «Крупной рыбы» Макгрегора в паре с Альбертом Финни.

Проблема с подбором актера на роль Эда Блума заключалась в том, что нельзя было ограничиться только одним исполнителем. Можно было найти одну прекрасную кандидатуру, но если не удавалось подобрать для нее контрапункт, замысел не срабатывал, рассыпался, как карточный домик: нам необходимо было заполучить обоих, но если имеешь одного, а второго найти не можешь, что тогда делать? Мы не могли пригласить на эту роль Альберта Финни, а потом добавить к нему Бена Аффлека. То же самое с Джессикой и Элисон. Конечно, я мог пойти на риск, начав снимать сцены с Ланж, еще не зная, кто будет играть ее в молодости. И мы были счастливы, что Джессика ответила согласием, — я питаю к ней самые теплые чувства.