Тиль Уленшпигель - [59]
Так, нанявшись в Берлине в услужение к одному скорняку, он вместо того, чтобы шить волчьи шубы, которые хозяин простодушно назвал «волками», изготовил множество волчьих чучел, набитых сеном, нанеся тем самым мастеру большой материальный урон (ист. 53). В другой раз, выполняя указания портного: «Вот, прикинь-ка рукава к кафтану, а потом и в постель», Уленшпигель всю ночь кидал рукава в кафтан, истратив ради этого несколько свечей (ист. 47).
С ранних лет склонен был Тиль возмущать спокойствие патриархальной Германии. Еще будучи совсем маленьким, приводил он в негодование односельчан, показывая им голый зад (ист. 2). Повзрослев, он довел до драки две сотни парней, намеренно перепутав их башмаки (ист. 4), и т. п. Озорство его стало его естественной стихией. Оно было ему столь же необходимо, как рыцарские авантюры героям куртуазного романа. При этом смекалка заменяла ему рыцарское копье. Сообразительный плебей все время добивался успеха в столкновении с обстоятельствами. Неиссякаемое озорство, которое даже почтительно названо в книге «сказочным» (ист. 72), поднимало Тиля над тусклыми житейскими буднями. Он сам о себе и о своем нраве ясно сказал одной женщине, которая однажды уже пострадала от его проказ: «Что верно, то верно – если он куда-нибудь придет, так не уйдет, не созорничав» (ист. 82).
Его озорство нередко результат свободной игры ума, намеренно ищущего преград и препятствий. Бросая вызов средневековому обществу, Уленшпигель в шутовстве находит драгоценную свободу. Он воплощение неоскудевающей народной энергии, изобретательности и вольнолюбия. Его шутки и забавы несут в мир апофеоз личной инициативы, ума и бурного жизнелюбия.[138]
И вот в книге один плутовской шванк быстро следует за другим. Их смена обычно мотивирована тем, что изменилось местопребывание Уленшпигеля. На новом месте, где Уленшпигеля еще недостаточно знали, он обращается к новым проделкам. То он в родном Кнетлингене, то в городе Штрассфурте, то в окрестностях Магдебурга, то в самом Магдебурге, то в Хилъдесхейме, то в прославленном Нюрнберге и т. д. Количество шванков все умножается. Среди них мелькают истории, приобретшие особенную известность. Это рассказы о том, как Уленшпигель обещал совершить полет с крыши (ист. 14), как без помощи лекарств он излечил всех больных в госпитале (ист. 17), как он для ландграфа Гессенского рисовал невидимую картину (ист. 27), как в пражском университете он вел диспут со студентами (ист. 28), как он учил осла читать (ист. 29), как у портного он шил под кадкой (ист. 47), как он обманул слепых (ист. 70), как он со скупым хозяином расплатился звоном монеты (ист. 89) и др.
Нередко его проделки являлись укором скупости и жадности, оскорбительной для бедняка-плебея (ист. 10). Занимая место на низших ступенях социальной лестницы, Уленшпигель мстил тем, кто готов был унизить его человеческое достоинство. Так на свой гробианский манер отомстил он одному благочестивому богачу, который, презирая шутов и скоморохов, не желал пригласить его к себе в гости (ист. 76).
Нельзя сказать, что Уленшпигель был всегда бескорыстен в своих проделках. Нищий бродяга знал цену деньгам. Замечательная находчивость и изобретательность помогали ему на время расставаться с нищетой. Четыреста гульденов получил он за невидимую картину с доверчивого ландграфа Гессенского (ист. 27). Много пожертвований собрал он, выдавая себя за странствующего продавца реликвий, всюду показывая какой-то череп, якобы принадлежащий святому Брандану. Еще больше денег ему перепало, когда он начал собирать на построение храма у добродетельных женщин. Желая прослыть добродетельными, дурные жены проявляли особую щедрость, и Уленшпигель «получал самые богатые пожертвования, о каких прежде и не слыхали» (ист. 31).
Впрочем, главный смысл приведенных шванков заключается в их сатирической направленности. В первом случае народная книга насмехается над раболепием придворной знати, которая, заботясь о своем происхождении, готова увидеть живописное изображение княжеской родословной там, где была всего лишь пустая белая стена. Второй шванк представляет собой выразительную зарисовку из жизни предреформационной Германии, когда по стране бродили ловкие обманщики, с выгодой для себя пользовавшиеся простодушием верующих.
Атмосфера десятилетий, непосредственно предшествующих реформации, переросшей в Великую крестьянскую войну, ощущается в народной книге. На ее страницах неоднократно появляются фигуры католических клириков, достойных осуждения. Попы погрязают в чревоугодии (ист. 37) и алчности (ист. 41), нарушают законы целибата (безбрачия), разглашают тайну исповеди (ист. 38), охотно принимают участие в мошеннических проделках (ист. 67). Упоминаются в книге рыцари-грабители, от которых на рубеже XV и XVI вв. сильно страдали немецкие города. К одному такому «благородному господину» Уленшпигель даже поступил на службу, и тот разъезжал вместе с ним «по многим местам, заставляя грабить, красть, отнимать чужое, как было в его обычаях» (ист. 10). С какой ненавистью горожане относились к этим феодалам-грабителям, ясно уже из первой главы народной книги, где упомянут замок Амплевен, который был магдебуржцами с помощью жителей другого города разрушен «как вредное разбойничье гнездо».
