Тиль Уленшпигель - [20]
В те времена герцог Брауншвейгский бывал в Риссенбрюгге и через третьих лиц передал священнику, чтобы тот уступил ему лошадь. Герцог обещался вознаградить его так, что священник останется доволен. Но священник каждый раз отвечал князю отказом. Он-де не хочет лишаться лошади и еще, что князь не сможет отнять ее насильно, так как риссенбрюггский суд подчинен Брауншвейгскому городскому совету.[80]
Уленшпигель был наслышан об этом деле и в нем хорошо разобрался. Он сказал князю: «Милостивейший государь, что вы мне пожалуете, если я это дело улажу и добуду вам лошадь у риссенбрюггского попа?» – «Если ты это сделаешь, – сказал герцог, – я отдам тебе вот это платье, которое на мне», – а это был красный камзол из верблюжьей шерсти, затканный жемчугом.
Уленшпигель намотал это себе на ус и поехал из Вольфенбюттеля в деревню Риссенбрюгге, в дом к пастырю. В его доме Уленшпигеля хорошо знали, так как он с давних пор нередко навещал священника и был у него желанным гостем. В этот раз, пробыв здесь три дня, Уленшпигель притворился, что заболел, начал громко стонать и слег. Поп и его ключница очень этим огорчились, не знали, что им делать и как тут быть. Под конец Уленшпигелю стало так плохо, что хозяин стал его просить и уговаривать исповедаться и причаститься святых даров. Уленшпигель же охотно к этому склонился. Тогда поп хотел сам исповедать больного и вопросить самым строгим образом о его прегрешениях и сказал: пусть Уленшпигель позаботится о своей душе, дабы господь простил ему грехи, ибо Уленшпигель в своей жизни чинил много злых шалостей. Уленшпигель же отвечал священнику расслабленным голосом, что не знает за собой никакой вины, кроме одной, в которой, однако, не осмеливается перед ним покаяться. Пусть пришлют к нему другого попа, он ему откроет свой грех, ибо если Уленшпигель исповедуется в нем этому священнику, то опасается прогневать пастыря.
Когда священник это услышал, то решил, что тут что-то важное скрывается, и захотел узнать в чем собака зарыта. Он сказал: «Уленшпигель, путь далек, я не смогу так быстро привести сюда другого попа. Ежели ты в это время умрешь, так мы оба перед богом виновны будем, что ты из-за этого опоздал покаяться. Открой мне свой грех – верно, он не так уж тяжел, – я отпущу тебе его. Что из того, если я разозлюсь? Я ведь должен хранить тайну исповеди».
Уленшпигель сказал: «Ну тогда я согласен исповедаться перед вами Мой грех не так уж велик. Мне только жаль, что вы осердитесь, потому что он вас огорчит».
Тогда священник еще больше раззадорился узнать, в чем тут дело, и сказал: ежели Уленшпигель что-либо украл у него или чем-то ему навредил или что там еще могло быть, пусть исповедуется ему, а пастырь отпустит его прегрешение и не станет на него сердиться.
«Ах, милый сударь, – сказал Уленшпигель, – я знаю, что вы на меня за это осердитесь, но я чувствую и опасаюсь, что скоро должен буду покинуть этот мир, Я должен вам все рассказать, дай бог, чтобы вы не прогневались. Милый сударь, я спал с вашей служанкой». Поп спросил, сколько раз это случалось. Уленшпигель сказал. «Всего только пять раз». А поп про себя решил: «Надо ей в отместку за это пять горячих отвесить», и отпустил поскорее Уленшпигелю грехи, и пошел к себе в горницу, позвал служанку и спросил, спала ли она с Уленшпигелем.
Ключница отвечала: «Нет, это ложь». Поп сказал: «Он ведь мне это на исповеди сказал, я ему верю». Она опять говорит: «Нет», а поп твердит: «Да», да как взял палку и побил ее до синяков.
Уленшпигель, лежа в кровати, смеялся и думал про себя: «Ну, игра хорошо началась, мне везет». Так провалялся он в постели весь день, а ночью набрался сил, утром встал с постели и говорит, что ему полегчало. Надо ему теперь отправляться в другую землю, пусть хозяин сочтет, много ли Уленшпигель ему задолжал за это время. Поп стал считать вместе с Уленшпигелем и был при этом так рассеян, что мысли его мешались, – взял деньги и не видел, что взял, был доволен, что гость решил от него убраться, точно так же и ключница, которой по милости Уленшпигеля достались побои.
Вот Уленшпигель собрался и хотел идти. «Сударь, – сказал он, – вам придется вспомнить, что вы тайну исповеди разгласили. Я пойду в Хальберштадт к епископу и донесу об этом». Тут поп позабыл всю свою досаду, когда услышал, что Уленшпигель хочет на него беду накликать, и стал всячески его убеждать, чтобы Уленшпигель молчал, – это все, мол. в запальчивости получилось, – обещал дать двадцать гульденов, только чтоб Уленшпигель не доносил на него. Уленшпигель отвечал: «Нет, я и за сто гульденов молчать не стану. Я пойду и доложу об этом, как оно и подобает». Тогда поп со слезами на глазах стал уговаривать девушку чтобы ока спросила у гостя, что он хочет, поп все ему отдаст без отказа.
В конце концов Уленшпигель сказал: если поп отдаст ему лошадь, он согласен молчать и не доносить, а ничего другого взамен лошади он не возьмет.
