Тиховодье - [84]

Почему же на фото и на ней сейчас этот ужасный, отвратительный, безвкусный кулон?

И тут до нее дошло. На фото была не она. Это был ее двойник. Такой же, как на фото газетной вырезки на стене в школе.

– Ты, белобрысая сука – обратилась она к своему двойнику. – Это ты украла мою жизнь и мою память?

Ее руки затряслись. Стены дернулись и закачались. По полу пошли волны.

– Вода. Кругом вода. Это все твоих рук дело? Ты все это сделала специально, чтобы украсть у меня сына. Я ненавижу тебя!

Ее двойник на фото не улыбался. Его губы изогнулись чуть больше, чем следовало и Катя поняла, что он усмехается. В его гримасе читалось превосходство и брезгливость. Так смотрят на раздавленного отвратительного таракана.

– Ненавижу! – она, размахнувшись, швырнула фотографию.

Ударившись с глухим звуком об участок стены не покрытый ковром, рамка треснула и упала за спинку дивана.

Она посмотрела на вторую фотографию, – незнакомый молодой человек лет двадцати в кафе, темное помещение, яркие разноцветные пятна светомузыки. На его шее висит девушка. Ее руки сцеплены у него под затылком, но парню она совершенно безразлична. Его взгляд затравленный и пустой. Он смотрит на что-то позади фотографа. В этот самый момент он пребывает где-то совсем в другом месте.

Капелька пота блестела у девушки под ухом. Тату дракона выглядывало над приспущенным на плечо топиком. Пирсинг, темные волосы, стрелки у глаз.

– Боже, – она узнала ее. Она видела все это совсем недавно в своей прошлой жизни, когда покупала радлер.

От живота вверх по пищеводу поднимается тошнотворный комок. Хоровод лиц. Часть из них она уже узнает – Юля, Рустам, Дима, незнакомый парень с этой фотографии. Среди них оказывается даже доктор Гаврилов, с рекламного щита на обочине проспекта. Он говорит что-то про агнозию, про симптом двойника в зеркале. Потом он исчезает, его место занимает Юля, – пойдем потанцуем – ее влажные полные губы тянутся к ней, но в следующий миг перед ней Рустам, раздраженно качающий головой.

Она опирается о шкаф, чтобы не упасть. Все события этого дня, начиная с того момента как она очнулась под дождем на набережной, рассыпаются перед ней, как фрагменты единой мозаики. Они теперь кажутся связанными так, что, в конце концов, не должно остаться ни одного не пристроенного. Каждый встреченный ей человек, каждая граффити на стене – все они должны стать лишь частью одной общей картины.

Жуткой картины.

3

– Какого черта! – донеслось из-за спины, и она испугано обернулась. – Макс это ты? Ты позвонить не мог?

Голос был низкий и шершавый. Она инстинктивно сжалась. В нем слышались властность, безапелляционность и надменность.

Раздался звон посуды и последовавшее за ним повторное чертыханье.

– Макс, ты выпить принес? Мог бы догадаться и пожалеть отца, у меня трубы горят который день.

Нет, нет. Все должно быть не так. Она ошиблась, это не могла быть квартира ее сына. Ну, конечно, это семья долбанных двойников. Как она позволила себе попасть на удочку и поверить какому-то Диме, которого она раньше никогда не видела, и записям в какой-то тупой программе в школьном компьютере. Это просто какой-то чудовищно не правильный мир перевертыш. Изнанка здравого смысла.

Она вышла обратно в коридор.

– Макс!

Голос донесся из-за второй двери. И теперь в нем не чувствовалось повелительных интонаций, они стали скорее просительными.

– Я понимаю, что ты ненавидишь меня. Возможно, я все это заслужил. Но не бросай меня совсем. Мне так одиноко. Я был дрянным отцом. Еще более отвратительным мужем. Все так. Но поверь, я понял, что был не прав по отношению к тебе и твоей матери. Не проходит и дня чтобы я не сожалел о том… обо всех тех своих поступках, о несказанных словах…

Пауза.

За стуком стакана о стол, послышался тяжелый выдох.

– …Говорят, рефлексия свойственна только высокоразвитому сознанию. Это утешает. По крайней я не скатился до уровня мокрицы. Что-то человеческое во мне еще осталось.

Она тихонько толкнула дверь и перед ней открылась кухня. За столом в пожелтевшей рубашке «поло» с большим жирным пятном на животе сидел мужчина лет сорока. Низко наклонив голову, он разглядывал дно зажатого в руке пустого стакана. Мелкие курчавые волосы поседели. Залысины открыли и приподняли лоб. Глаза с красными болезненными веками блестели от слез.

– Я знаю, что это не ты. Подобное невозможно. Это лишь твой сраный призрак. Двойник, который изводит по ночам мою душу. Приходит, садится рядом и шепчет. Нашептывает, будто мне и без него не так паршиво.

Перед мужчиной стояла практически пустая бутылка с желтоватой жидкостью, – по всей видимости дешёвый виски. Видна была этикетка с крепостной стеной, но название разобрать было невозможно. В пиале рядом горстка орешков кешью. Правее – пепельница с десятком окурков и бутылка колы.

– Обвиняет, будто я не чувствую свою вину ежесекундно на протяжении уже стольких лет. Но, знаешь, я на самом деле многое бы отдал, чтобы увидеть тебя и твою мать снова.

В целом кухня выглядела запущенной, хотя гарнитур, сделанный из массива, а не из опилок, говорил, что у хозяина когда-то водились деньги. Не самые дорогие, но и не из ширпотреба варочная панель и вытяжка были покрыты толстым слоем жира, пыли и копоти.