Тиховодье - [32]

– Сестра, – священник скрутил скуфью в тугой узел и вновь развернул. – Расскажите, где я? У меня такое чувство, будто я умер. Вокруг нет привычных звуков. Я не слышу города. Где гудение троллейбусов, голоса людей? Где хлопанье дверей, шаги прохожих? Что произошло? Я не слышал даже бой курантов на башне собора. Они обязаны бить каждые пятнадцать минут, я же здесь уже давно, и ни разу не слышал их. Только пару раз мне показалось, до меня донесся крик птицы. Жалостливый. Похожий на плач. И запах… Вы чувствуете его?

– Нет, – она принюхалась. – Я ничего не чувствую.

– Как же, вы не чувствуете? – в голосе мужчины послышались истерические нотки. – Он всюду! Он обволакивает нас. Плотный и осязаемый. Липкий. Я уже ощущал его однажды жизни, и теперь не смогу забыть все, что с ним связано. Никогда. Иногда потными ночами он приходил ко мне во сне и тогда я боялся, что больше не проснусь. Может, я сплю и сейчас? А? Лучше бы было именно так. Но… В любом случае я знаю, что источает его и что он символизирует.

– Я полагаю это просто дождь, – ответила она, уверенная, что священник либо на грани безумия, либо уже свихнулся. – И символизирует он сам себя.

– Нет, нет… – он опять со всей силы скрутил скуфью. – Это не просто дождь. Совсем не дождь! Это влага, которой сочится грех, которая течет из пор грешников из всех греховных дыр. Это материализация всех их греховных мыслей. И запах его – это запах греха. Влажный, мокрый запах грешной плоти. Запах искушения и вожделения. На него как бражники на свет слетаются поклонники нечистого, чтобы пить эту влагу, сочащуюся из сатанинской клоаки

– Как хотите, – она пожала плечами. У нее не было ни малейшего желания терять время на пустые разговоры с этим человеком. Он одновременно и пугал, и раздражал ее, вызывал зависть и иррациональную злобу.

Она развернулась, чтобы пройти мимо. Но в этот момент священник вскочил на ноги и с поразительной скоростью и удивительной для слепого точностью движений схватил ее за плечо.

– Покайся сестра, – закричал он, притягивая ее к себе и обнюхивая подобно собаке – парой глубоких шумных вдохов.

Священнослужителя передернуло. Он содрогнулся, так же как содрогался Максим в детстве, когда заканчивал «делать пипи» (она называла это младенческим оргазмом, ей казалось это смешным) и, поддавшись к ней, зашептал.

– Я чувствую его на тебе, вижу, как он сочится из твоих пор. Так не о тебе ли говорит Господь: вот, поднимаются воды с севера и сделаются наводняющим потоком, и потопят землю и все, что наполняет ее, город и живущих в нем; тогда возопиют люди, и зарыдают все обитатели страны. И встанет над ними мать-блудница, и дано ей будет рожать плоды своего блуда тридцать девять дней тридцать девять раз, чтобы стали они как тридцать девять черных ангелов из преисподней, возвещающих о приходе антихриста!

Его рот замер в нескольких сантиметрах от ее лица. Она увидела, красное воспалённое нёбо, коричневые зубы и обрубки корней, язык похожий на мертвое обескровленное тело. На верхней губе белела засохшая капелька слюны.

– Покайся, ибо виной всему ты! Это запах твоего греха наполнил мир. Источаемая тобой похоть – вот что ты называешь дождем. Покайся и все вернется на свои места. Уверуй в господа! Уверуй в силу его!

– Пусти меня! – она дернула руку, но вырваться не удалось. – Псих!

Что-то в облике священника было неуловимо знакомым. Но как только она попыталась вспомнить, где могла видеть эту бородку эти седые волосы и большой мясистый нос перед глазами закружился хоровод из лиц, и силы оставили ее. Мир покачнулся. Она с трудом устояла на ногах, чтобы не упасть на мужчину.

– Пусти! – новая попытка вырвать руку оказалась слабее, и такой же безуспешной, как и первая.

– Покажи свое истинное обличье! – правый глаз священника закатился, и она не смогла сдержать крик. Там под его поверхностью что-то двигалось. Извиваясь и бугрясь, нечто перемещалось от одного края глаза к другому. Она дернулась, и попыталась отстраниться, насколько это было возможным.

Над веком показалось бледное тошнотворное сегментированное тело. Медленно скрутилось в спираль и развернулось в ее сторону. Вслед за ним еще одно. Еще более отталкивающее.

Катя прижала руку ко рту и сглотнула, сдерживая сильнейшие рвотные позывы.

– Я вижу тебя, – прошептал священник. – Да, да! Я знал, что это ты, искусительница, приманка дьявола. Ты вернулась, чтобы закончить начатое? Чтобы мучать меня и на том свете? Я помню. О, да! Я отлично помню тебя, стоящую передо мной! Твои соски, выпиравшие сквозь тонкую ткань, твои бедра и губы. Ты совратила меня с тем, чтобы лишить веры. Ты хотела, чтобы я оступился…

Длинные черви выползали и, раскачиваясь, нависали над конъюнктивой. Они обрамляли его глаза как ресницы на автопортрете сюрреалиста.

– Ты привела ко мне свое отродье и просила крестить его. Но главной твоей целью было – соблазнить меня, отвернуть от господа. Теперь ты снова здесь и все вокруг источает миазмы твоей похоти. Дьяволица!

– Уйди прочь! – крикнула она, ударив его в грудь. Священник, пошатнувшись, отпустил ее руку и, оттолкнув его, Катя побежала в сторону набережной.