Все было правильно. Отросший за болезнь, грязноватый ноготь указывал точно три деления, а под этими тремя делениями была длинная черточка, возле которой стояла цифра 35. 35,3 градуса было у моего друга, когда его отвозили на «Скорой помощи» в больницу! Но почему же Тихон Петрович не сказал просто, что шкала градусника начинается не с нуля, а с тридцати пяти?
Прошло много лет. Я кончил школу и поступил в медицинский институт. Однажды в Политехническом музее на лекции о теории относительности я увидел Тихона Петровича. Он совсем не изменился, давно уже перешагнул ту грань, когда человек меняется: те же узкие, согбенные плечи, тот же реющий младенческий пушок на голове, тот же шаркающий шаг и та же клеенчатая тетрадь в руках, и сюртучок, и брюки в полоску, и генеральские ботинки, и черный бант были все теми же. Я кинулся к нему.
— Здравствуйте, Тихон Петрович!
— Здравствуйте, — машинально отозвался он.
— Тихон Петрович, вы не помните меня? Я учился у вас в 326-й школе.
— Да… да… — проговорил он. — Многие у меня учились, многие…
— Я вам еще тетрадку летом переписывал…
— Да… да… спасибо.
Нет, не пробиться мне к нему! И уже просто так я сказал:
— А помните, я доказывал, что у одного мальчика температура была три градуса?
Он поднял голову, в бледно-голубых, почти белых глазах затеплилось что-то живое, гневное.
— Не бывает этого! Ну, слушайте, не бывает! — знакомым обиженным, громким голосом закричал Тихон Петрович.
Все-таки я остался в его памяти.
