Тихое оружие - [33]

Когда стемнело, прилетел Ли-2 и сел на полевой партизанский аэродром. Ночь была тихая, звездная, безлунная. Прислонившись к сосне, Нина смотрела на темный силуэт самолета, похожий на огромную рыбу, с крыльями-плавниками, и втайне завидовала Григорию Михайловичу и Артему: «Вот бы и мне с ними в Москву…»

«Отец» подошел к «дочке», обнял ее и поцеловал:

— Прощай, Нина. Скажи хоть теперь свое настоящее имя и где живут твои родители. Может, я их повидаю и расскажу о тебе?..

— Нет, отец, — мягко ответила девушка. — Вот уж окончится война — тогда… А родителям я написала.

Нина поцеловала Артема, и он прильнул к ней. У девушки навернулись на глаза слезы: ей стало больно от мысли, что, возможно, она с этими людьми, ставшими ей родными, никогда больше не увидится. Война большая, и кто знает, что их еще ожидает впереди!

Для Нины потянулись тягостные, в ожидании нового дела, дни. И девушка стала охотно помогать хозяйке шить белье для партизан. А та все удивлялась: «Якi я у цябе рукi залатыя… Дзе тэта ты навучылася?..»

А когда парашютный шелк кончился, Нина снова затосковала. Несколько раз она обращалась с просьбой ускорить дело, но ей говорили одно и то же: «Потерпи еще немного».

Тяготилась девушка не только бездельем. Ее мучили думы об Анне Никитичне и детишках. И хотя Василий заверял, что он через своих людей в городе принял какие-то меры, это не успокаивало Нину: ей все казалось, что они с «отцом» что-то не так сделали.

Мучительные раздумья терзали ее. Навалилась невыносимая тоска. Не зная, как от нее избавиться и чтобы хоть немного развеяться, Нина пошла на луг, сплела венок из цветов и, надев его на голову, стала бродить по травке, тихо напевая: «А в поле верба, под вербой вода»…

И вдруг увидела Женю, широко шагавшего к ней. По его деловой торопливой походке девушка поняла, что идет он неспроста.

— Чего это ты вырядилась, как русалка? Эх, хороша Маша, да не наша! — Парень даже присвистнул. — Иди, вызывают.

— Наконец-то! — вырвалось у Нины, и она сбросила венок с головы. А Женя про себя удивился: «Чему, дурочка, радуется? Опять ведь пойдет в пекло…»

* * *

На другой день разведчица-радистка в сопровождении капитана «Орленка» направилась в другой город под другим именем…

А в это время в столице, в разведуправлении Генерального штаба, Григория Михайловича и Артема встретили как своих людей. Расспросив их обо всем, что они знали, устроили в гостинице, обмундировали, придав им почти военный вид, а затем выделили сержанта, который повозил их по Москве и показал достопримечательности.

Через несколько дней отца и сына пригласили в Кремль, в Георгиевский зал, ярко освещенный огромными хрустальными люстрами. Там было много военных и партизан, одетых пестро: кто в чем прилетел из боевой зоны.

К столу подошел Михаил Иванович Калинин, и все встали, зааплодировали, а он, наклонившись вперед, тоже захлопал, улыбаясь, в ладоши. Потом каждому вручал правительственные награды и пожимал руку.

Принимая орден Отечественной войны 1-й степени от «всесоюзного старосты», Григорий Михайлович хотел было что-то сказать, но горло перехватил спазм, и на глазах появились слезы.

А когда к столу зашагал Артем — в гимнастерке, бриджах и хромовых сапожках, — раздался шквал аплодисментов. Прикрепив к груди двенадцатилетнего разведчика медаль «За отвагу», Калинин поцеловал мальчика и сказал: «Вот глядите, товарищи, какая растет наша смена… Весь наш народ от мала до велика ополчился против фашизма».

Артем получил удостоверение: «Предъявитель этого документа рядовой… действительно находится в распоряжении разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии».

* * *

Пребывание в столице очень понравилось мальчику. Но временами он хмурился, задумывался и спрашивал отца: «Папа, а как же мама?» Отец сумрачно отмалчивался. Что он мог сказать сыну? Чем успокоить себя и его?

Тяжкие испытания

На рассвете следующего дня, после ухода мужа, Артема и Нины, Анна Никитична попыталась было пробраться в партизанскую зону, взяв направление на деревню, где жила ее сестра Анастасия. Но гехайме-фельдполицай — полевая полиция — перехватила ее при переходе маленькой речушки и сделала в доме обыск. Не найдя никаких улик, мать с детьми отправили в тюрьму.

В то же утро были арестованы ее брат Иван, радиотехник Семен, семья «дублера» и некоторые из тех, кто был связан с Григорием Михайловичем.

При аресте семьи «дублера» присутствовал староста общины, и, когда в доме делали обыск, он подошел к стоявшим рядышком Павлу Степановичу с сыном и, давая им закурить из своего кисета, шепнул: «Держитесь, Анна вас не выдаст».

Всех арестованных посадили в тюрьму СД, находившуюся в центре города, на главной улице. Анна Никитична с детишками сидела в отдельной камере, а женщины из семьи «дублера» попали в общую, в которой на цементном полу лежала избитая, полуживая «тетя Катя».

На допросах арестованным совали в нос батареи к рации, которые вез Георгий, и секли плетью, перевитой проволокой, по обнаженному телу, приговаривая каждой: «Признавайся, стерва, легче будет, на волю выпустим…»

Впрочем, так допрашивали не всех. Дочь «дублера», например, спрашивали ласково: «У вас в доме был радиоприемник? Слушали вы Москву?» И, показывая батареи, говорили: «Вот это нашли у вас. Что же вы отказываетесь? Вы еще молодая, глупая. Признавайтесь, и 'мы сохраним вам жизнь».